Наступила зима. Река замерзла. Завыли ветры, метя колючий сухой снег.
Однажды во двор привели пленных. Будто обжигаясь, переступали они босыми ногами на колючем хрустком снегу. Ветер жестоко хлестал окровавленных, измученных людей, трепал почерневшие бинты, заметал кровавые следы на снегу. Один пленный показался Сафиат знакомым: широкий вздернутый нос, скуластое лицо, только не бледное, как раньше, а землисто-серое. Это был Василий. Он мелко дрожал, правая рука его с раздробленной кистью безжизненно висела.
Сафиат вздрогнула и до хруста в пальцах впилась в подоконник. Она закрыла глаза, припоминая последние слова сына: «Если будет трудно, приходи к старой башне». Она посмотрела в окно: вдалеке вся в инее, как в белом каракуле, безмолвно высилась над обрывом старинная башня. Тучи цеплялись за нее, завороженные ледяной тишиной, окружали ее леса. Не было тропинки к этой башне, только старые чабаны знали к ней дорогу и берегли эту тайну, как дедовскую честь.
— Где ты, сын мой? Жив ли? — прошептала Сафиат.
Пленных загнали в сарай. Мороз крепчал. Ветер завывал над холмами, набрасывался на голые сады, на пустые дома. Под его порывами сухо трещали ветви замерзших деревьев. Дрожа всем телом, старая Сафиат шептала:
— Чума… чума на землю пришла.
Съежившись в углу тесной кладовой, — все, что ей оставили от ее большого дома, — она слушала, как обледеневшие ветки тревожно царапают стекла окон. А перед ее глазами все стоял военком в окровавленных бинтах и с безжизненно повисшей рукой…
***
Был канун рождества. Пушистая сверкающая елка возвышалась посреди комнаты, рядом был накрыт стол. Сафиат еще с вечера улеглась на своем войлоке в кладовой, но уснуть не могла.
Никогда еще они так не шумели. От режущего крика, от звона посуды, от топота ног — у нее кружилась голова. Она поднялась и посмотрела на них в дверную щель.
Откинувшись на спинку стула, офицер мелкими глотками отхлебывал из стакана пенистое золотистое вино. Вдруг в комнату втолкнули пленного военкома. Это был друг ее сына, человек, которого, как ей казалось, она ненавидела. Военкома подвели к столу, и его худое, скуластое лицо передернулось голодной судорогой. Сжав челюсти, он отвернул лицо.
Сафиат тихо заплакала — первый раз с момента прихода немцев. Солдат держал перед лицом военкома тарелку с дымящимся мясом, а офицер, раскачиваясь на стуле, говорил:
— Скажи, где есть партизан, — будет кушаль, будет пиль вино, будет жить. Не скажи, где есть партизан, — смерть.
