Как хотелось бы мне похитить ее, пока она спит! Вознестись на самолете-ковре в хладную высь океана-неба (я упрячу ее золотое тело в беличью шубку зверохозяйства), не будить, пока свистим, прыгаем, ухаем и снова летим... Вот и море Черное, вот и Мраморное — не пора ли, чудотворица, проснуться? Посмотрела в зеркало неба — и счастлива, что Бог вылепил ее такой, что Он любовался, пока рождал эту плоть, и пел, когда вдувал в нее душу; затанцевали волосы — колосья пшеницы, изумились глаза, когда увидела город в огнях, в звоне бубенцов, с крышами бирюзы и смарагда, с тысячью шестьюстами церквей, с миллионами пилигримов в центре всея земли. Царица Елена нашла здесь крест живоцветный, Готфрид прискакал на коне с серебряными копытцами, эфиопы притопали из пустынь, княжну Ефросинью принесли в шелковом паланкине, а тебя — принес я, Ванечка-горемыка, на ковре с пятном ваксы. Ты тянешь руки из беличьих оплечий к чудо-граду, к Ерусалиму, боясь, что это — сны, ведь сейчас февраль, у тебя горло горит от гриппа, на тумбочке рядом с кроватью термометр и кислое питье — но разве больные сны, желтая мга, когда ломит веки от температуры, — не лучше глупой жизни?..».
o:p/
o:p
/o:p
o:p
/o:p
6
o:p/
o:p
/o:p
Как известно, героиня «Полета в Ерусалим» ни разу не названа по имени. Но внимательный читатель не пропустит — «дева Мария подарила тебе свое имя — лучшее на земле». Остается удивляться, что признание прошляпили все. Мы спешили, мы глотали «Полет в Ерусалим», мы паникерствовали, видя, как пропадают копии машинописи. Кто же зимой 1979-го мог догадаться, что полет в земной судьбе совершен? Еще год — и застучат типографские машины — разлетится «Ерусалим», где только возможно...
o:p/
А мы — трепетали. Мы знали Ванечкину привычку терять рукописи — он мог оставить их, например, в поезде. Завернуть съестное. Запалить в куче жухлых листьев. Растопить для друзей баньку. Тем более — для Зойки-мотоцикл.
o:p/
Вот почему Маруся не вернула машинопись, а на расспросы Вадика говорила тихо — нет, не давал, и я не читала. Слишком дорог ей стал курочкинский Аполлон.
o:p/
Она поняла это, когда свалилась с гриппом в январе 79-го и не смогла приехать с нашей компанией к нему повеселиться на Святки. Весь февраль проболела. Утин, впрочем, по телефону уверял, что Марусенька еще ничего, а вот он — кха-кха-ха — совсем рас — тпрфы-ы! — расклеился... Это и был его метод — горсточка серо-белых таблеток. В случае любых затруднений. К примеру, когда ему вдруг попомнили, что он был в списке двенадцатым после Твардовского. Девятнадцатым после Пастернака (статья «Юные 1920-е» — он либо перепечатывал ее, либо позабывал). Хотели попереть с кафедры. Зарились на кресло. Слюнки текли из-за Пиотровского, Мухарчука. На «ты» — подумайте! — с Арагоном. Лиленьке Брик привозил духи прямо с Елисейских полей, с накорябанной весточкой от Шанель. Оккупировал дворец Морозова, лапшу вешает про франко-русскую дружбу...
o:p/
