Это — своего рода эпиграф, иллюстрирующий атмосферу студенческих лет Ивана Аполлонова. Сколько мы говорили!..
o:p/
Когда Аполлонова настигнет рак горла и он потеряет на несколько месяцев способность говорить, он будет страдать из-за молчания, не из-за боли. И потом, заговорив (неприметно пожимая рычажок на шумке — аппарате для стимуляции голосовых связок), — признается, что ему снился сон — «где я болтаю, болтаю». И еще ему снилась Стромынка, компания говорунов... Думать (говорил Аполлонов) — это скакать вместе с друзьями... Где скакали? Конечно, Стромынка, но и главная лестница на Моховой. А разве курительные комнаты Румянцевской библиотеки — худое место для таких, например, афоризмов: «Масло — не все счастье». Для полуаскетических студентов — мужественное высказывание. «И даже голоногие девоньки — не все счастье». Но у безрассудных
пьянландцев
хватало ума не выбалтывать главное. Ведь была для компаний еще и комнатка-келья Аверьянова в Молочном переулке, близ Остоженки, где свет абажура светил в любой тьме.
o:p/
Рядом с нашей кельей ворочал красными мозгами Кремль — планы-планы-планы-планы по выстроению коммунизма мирового, — а тут — мальчишки дерзкие брякали что-нибудь вроде: «Коммунизм? В сто раз хуже татаро-монгольского ига! Ведь татары на русскую душу не покушались. Не требовали, чтобы кричали им: „Ах, эра новая! эра татарская!”. Какие мы были несчастные без вас, без передовых татарушек, прогрессивных монголушек! Как приятно любоваться на портрет дедушки Чингисхана! Сколько мудрости в тугих щеках Батыя! А решительность Тохтамыша! Как странно — в Москве есть проспект Ленина — а проспекта Тохтамыша не встретишь. Разве справедливо?».
o:p/
«М-моя б-бабушка, — скрипит Аверьянов, — б-больше всего с-страдала из-за Сухаревой б-башни. Какая к-красавица была!» — «Бабушка?» — как всегда пакостит Вадик. «Б-башня, остолоп! — и смущается от резкого слова. — Б-бабушка тоже». Спрашивали друг друга: почему после всего, что наделано — Божий гнев медлит? Ведь церквей революционеришки растоптали больше, чем монголы-французы-поляки-немцы вместе взятые! И на каждом перекрестке — икона-статуя козлобородого божка — о чем он думает, щуря глазки?
o:p/
«Почему ж медлит?.. — говорил негромко из темноты Ванечка (у Аверьянова он присаживался ближе к стеллажам — Аверьянов, признаемся, смотрел нервно — знал любовь Ванечки к книгам). — Вы, касатики, просто незнакомы со статистикой... Не медлит Божий гнев. Это как кожная зараза — рожа — с краснотой, пузырями и объедками пятен, — и именно на лице — вот только зеркала нет. Поэтому кажется, что все в ажуре и никого не пугаем... Но вы еще увидите, как повалится все, вы еще будете выползать из-под глыб...» «...Но с д‘угой сто’оны, — это голос Ромушки Горчичника, — зачем им ст‘ашиться ка‘ы Господней? Чихали они на це‘ковки, монасты‘ечки, п‘и‘оду левитанистую. Не да‘ом весь ми‘ глядел на них в двадцатые-т‘идцатые, ‘азинув ‘от. Мы ‘ождены, чтоб сказку сделать былью! — Они го‘ланили тогда...» — «Смелость? — кажется, Староверчик заурчал, а Сашка посмотрела на него идолопоклонски. — Смелость бактерии — вот что это!» Аплодисменты... По бокалу шампанского? (Родители Аверьянова грустно пробуют прививать интеллигентность кучке молодых бандитов.) Мерси вам: так и быть — по бокалу
