Тем не менее надо за что-то держаться, и оказывается, что люди готовы держаться за что угодно, за любые химеры, только чтобы не признавать ужасной правды, и, при всех раздражающих особенностях личности того же Цупкого, при всей его безжалостности, его способ держаться (фамилия — Цупкой — «хваткий» — фамилия говорящая) — за детей, своих и чужих, за жену, с которой у него отношения тяжелые и больные, но все же отношения, — пожалуй, оправдывает многое.
«Дознаватель» на неуютные вопросы дает неуютные ответы. Ну, например — так ли уж важно национальное и даже кровное родство, когда речь идет о личном выборе в экстремальной ситуации? А если ни то, ни другое, то что важно? Привязанность? Ответственность? Женщина, спихнувшая с подводы трех девочек-племянниц, ведь на самом деле не родного сына спасала — приемыша. И так далее. По степени «неуютности», неутешительности ответа на вопрос, может ли нормальный, но отягощенный нечеловеческим опытом обыватель — не сверхчеловек — вернуться к мирной жизни, «Дознаватель», пожалуй, сопоставим со знаменитым «Выбором Софи» Уильяма Стайрона.
О языке романа отдельно. Выморочный канцелярит, на котором изъясняется главный герой романа (и изъяснялась в первом романе безжалостная выскочка Клоцвог), — язык власти. Недаром герой «принципиально не отвечал по-украински, чтоб была дистанция. Люди всегда это чувствуют. Дистанция — важнейшая вещь в отношениях». Это язык, на котором изъясняется — через газеты, радиопередачи и своих чиновников — государственная полуправда, а то и прямая ложь, и таким образом помогает скрывать, а не выражать свои мысли. Это язык машины. В этом контексте переход на украинский делает героя человечным и потому — уязвимым («Незаметно для себя перешел на украинский. И рассердился. <…> Тьфу. „Вишня”. „Соловейко”. „Вечеря”. Решительно ибеспощадно(это в разговоре с женой. —М. Г.) поправился»).
И — наконец — о приеме. Дважды — здесь и в «Клоцвог» Хемлин использует один и тот же прием, что, пожалуй, не случайно. Прием этот называетсяunreliable narrator(ненадежный рассказчик). Это когда герой говорит от первого лица, говорит про себя «я», тем самым заставляя читателя волей-неволей идентифицировать себя с рассказчиком. И не сразу задумываешься, что «я» может так же врать, как и «он». В «Клоцвог» Хемлин ухитрилась так обвести вокруг пальца читателя, что он мерзкой бесчувственной бабе, сломавшей жизнь нескольким мужикам, дочери, фактически убившей мать, а, возможно, косвенно, и своего сына, начинает сочувствовать, вникать в ее обстоятельства, а критики старательно пытаются найти в ней хоть что-нибудь хорошее (ну хотя бы витальность, жизнеспособность). К тому же как-то неловко вот так взять и признать еврейку абсолютно отрицательным персонажем, мы же культурные люди… Здесь же, в «Дознавателе» («Крайний» — на мой взгляд, самый слабый, самый лобовой роман из пока что трилогии, слишком уж выстроен как антитеза к «Клоцвог») этот прием уместен еще и потому, что, повторюсь, это все-таки детектив. А тут любителям детективов есть что вспомнить — скажем, не менее вызывающий для своего времени и в своем жанре роман Агаты Кристи «Убийство Роджера Акройда».
