делуАхматовой...
Но все не может Алик раздобыть для меня Эккермана. (Мой-то томик остался когда-то в Мюнхене.) К чему я все это. Я ищу перечитать эту книгу не столько ради Гёте, сколько именноради Эккермана: захотелось лишний раз быть благодарным памяти этого на редкость верного человека.
Стою в прошлую среду в храме, завибрировал мобильник, выскакиваю на паперть. Из Москвы поэт Миша Бузник.
— Миша, я на Литургии Преждеосвещенных Даров.
— Я так и думал. А я тут у нас обошел три прихода. Все ленятся, никто не хочет служить.
А в пятницу было —Девять дней.
Какой завораживающе-безнадежный эффект:
Это было Петром, это было Иваном
— сочетание безличного в прошедшем времени и дважды повторенноеэто было— со среднестатистическими личными именами.
22 марта.
1500.Легок на помине, звонит Сережа Гандлевский, оказывается, в Париже. Я ему:
— Ты знаешь, Лена Шварц умерла.
— Знаю. Ах да, вы ведь дружили, сочувствую.
Самое краснобайское и пустомельное пророчество русское, очевидно, принадлежит все-таки Гоголю: что Пушкин — «русский человек в его развитии… через 200 лет».
Срокиприближаются, и когдавыйдут— русского человека с лупой уже придется искать.
Из Интернета. Стихи Фанайловой (это из серии р-русскиецветы зла) выпустили в США по-английски, и книга получила элитарную университетскую премию. У переводчицы спросили, не смущало ли ее в работе обилие ненормативной лексики?
— Знаете, я тоже не тургеневская девушка…
В Кламаре у отца Михаила. В этой тесной семейной церкви с полукустарными образками и свечками, по-гречески втыкаемыми в песок светильников, легчает,хорошеетна сердце.
Потом полтора часа с Сережей Гандлевским — провел его нижней набережной вдоль Сены. Тут их целая команда — во главе с Бунимовичем. А Ольга Седакова, зачисленная было в нее, не поехала. Блюдет себя.
Василий Зеньковский: «Надо со всей определенностью сказать: Гоголь не совладал с темой, которая мучила его. Тема была гениальная, была пророческим преддверием всей русской культуры в последующие годы, но тема эта, тема религиозного обновления жизненных отношений, затруднена ведь вековыми преградами!.. Гоголь действительно был придавлен и сложностью, и какой-то необъятностью его основной идеи… Гоголь сознавал с полной ясностью всю первостепенную значительность его центральной темы, но чувствовал, что ни как мыслитель, ни как художник он был не с силах раскрыть это. Это и подкосило его силы…» (1959 г.).
Помню дремучий Рыбинск 59-го, насквозь проеденный советчиной, а на мне — шелковый красный галстук… А в Париже еще доживали люди, которые мыслили
