Не знаю, почему Лысенко сразу согласилась, наверное потому, что тоже была влюблена в меня, или потому, что благодаря своей прическе уже была эмансипирована, а может быть, потому, что давно в кино не была.
Когда после уроков я появился дома, о том, что я завтра иду с Лысенко в кино, знал уже весь квартал. Нин Васильна сразу стала думать, в чем я завтра в кино пойду, Егор Иваныч, хмыкнув, спросил: “Сколько?” Я ответил, что нужны деньги на два билета на детский сеанс.
На следующий день, а это был выходной, я зашел за Иркой. Ее родители, а также старшая сестра Наташа были в меру возбуждены и предлагали мне деньги на билет, от которых я категорически отказался, гордо заявив, что у меня есть. “У, какой у тебя ухажер, — сказала мать Ирки Ирке, — при деньгах!” После этого мы с Иркой пошли в клуб. Каково же было наше огорчение, когда, придя в клуб, мы узнали, что хоть время и детское, но сеанс не детский и стоимость билетов на него существенно превышает имевшуюся у меня в кармане сумму. Тут я пожалел, что отказался от денег, предложенных мне потенциальной тещей, поскольку в тот момент я твердо намеревался на Ирке жениться. Что делать, мы не знали, так как сбегать за деньгами домой мы не успевали, да и неудобно как-то было. Думали мы, думали и разошлись по домам. После этого я к Ирке Лысенко охладел, а спустя некоторое время и вовсе ее разлюбил, так и не узнав о ее чувствах ко мне.
Потом в школе ребята сочувственно похлопывали меня по плечу, поскольку о неудачном походе с Лысенко в кино знали уже все. Похлопывание по плечу означало, чтобы я не очень и расстраивался, поскольку так часто бывает, что в первый раз не совсем удачно, так что пойдем лучше в домовушку, купим пирожок и забудем всех этих девчонок — вот что означали эти похлопывания по плечу. А Ирка Шурупова ехидно улыбалась, не переставая повторять, что любит маму, папу, лимонад, конфеты и мороженое.
Кокетство Ирки Шуруповой сыграло с ней злую шутку. Слывя в начальной школе самой красивой девочкой, в переходном возрасте она потолстела и подурнела. В нее к тому времени уже не то чтобы никто не влюблялся, но все старались ее слегка обходить стороной. Особенно это невнимание было отчетливо заметно на танцах в лагере, когда стояла она в сторонке одна и никто ее на танец не приглашал. Иногда она взглядом просила: “Ну пригласи!”. Этот взгляд старались не замечать. Однажды она подошла ко мне и попросила, чтобы я ее пригласил. Мне стало ее жалко, и я с ней потанцевал. Оттанцевавшись, я с чувством исполненного долга отвел ее туда, откуда взял. Что с ней стало после ее переходного возраста, я не знаю, потому что это меня нисколько не интересовало, ведь я, в отличие от остальных, никогда не был в нее влюблен.
