— Пристегнись, — сказал водитель.
Они выезжали за город, через КПМ, а там эта формальность еще требовалась — и Паша послушно перетянул себя ремнем.
Он все отчетливее ощущал, что этот его отчаянный шаг — кинуться с головой в бизнес, да хоть во что-нибудь, стать тоже целеустремленным человеком, стать достойным ее, — результатов как-то не приносит. И чем яснее это осознавалось, тем более яростно хотелось разбить лоб о ветровое стекло. Новая жизнь Паши — с работой в авиации, со скайпом, с хорошей зарплатой, кстати, — напоминала фильм “День сурка”, где герой бросается то с высокого этажа, то на машине в пропасть, но неизменно просыпается в своей постели в один и тот же день и час, и все начинается заново — одно и то же.
Павла даже начал иногда раздражать Максим, его образ “короля мира”, вечные “шутки-смех-веселье”, на американский как раз манер. В нем если не ощущалась, то подозревалась какая-то инвалидность, он как будто нес себя на протезах. Или: есть настолько опытные слепые, у которых по глазам недуг не увидишь, но что-то неправильное шкурой почувствуешь. Паша предположил, что Максим никогда не страдал, а может, и не любил. А с человеком, не прошедшим этот огонь, уже не получается говорить как с равным.
— Приехали, — сказал водитель.
За кованым забором прогревался “мерседес”, редко вспыхивал поворотниками.
“Мерседес” есть, да и, наверное, две суперпопулярные когда-то компьютерные приставки “Sony Play Station” в этом-то доме уж точно имелись...
— Спасибо. Сколько я вам должен?..
Особняк господина Львова — необычный. Приземистый, в желто-серых тонах, окна занавешены... Павла ждали: ему стоило назвать фамилию — калитка открылась; несимпатичный — никакой — гражданин в парадном костюме пролистал его бумаги в странном холле с широкой лестницей. Лаковые деревянные перильца, полуэтажи: все как внутренности шкафа, как понарошку. “Следуйте за мной”. В анфиладе комнат не было ни вещи, ни газеты брошенной.
Ольга Львова, шатенка с челкой, симпатичная, с припухлостью щек, смотрела видео. Когда вошли, и конвоир в черном произнес “Ольга Евгеньевна”, и сам Паша приветственно откашлялся, в сетчатых колонках взыграли скрипки, и с безупречно черноволосого затылка на экране торжественно размотали бинты. “Поздравляю вас...” — заговорил киношный врач, а коротко стриженной даме уже подносили зеркало. Его наивно как-то поправляли, чтобы сделать лучший ракурс. Распахнутые, начерненные глаза, взвинченные донельзя брови и что-то азиатское, желтушное от лишнего грима. Паша сообразил. Он видел эти кадры недавно. Телеканалы отмечали юбилей Любови Орловой — 105 лет, и странно возлюбили разом фрагменты этого “полочного” фильма: четыре километра чистого цветного эксклюзива.
