сделаю это за ту гимназистку, за всех, кто от боли плакал,
и за двух кукол — Коломбину с Петрушкой.
Если хочешь, говорит, выбери меня, липу.
А над рекой Сеной-Москвой все сады, да трубы,
да храмы, да острова, да змей-горынычи, да витрины,
пежо бегут, башня вокруг смотрит,
из ноги комиссара Нотр-Дам растет да бульвары,
на другой ладони гимназистка стоит, плачет.
Выбирали кровь и огонь, не выбрали липу,
выбирали пежо, да вольво, да Красную площадь с огнями,
выбирали петлю, да флакон шанели, да пулю.
А липа растет одна на острове белом,
а под ней Исайя-пророк, как хлеб, ест свои слезы.
Снегири мои, снегири, что над снежком кружите?
Что, родные мои, чирикаете да скулите?
Зачем, голубы, вы сюда опять прилетели,
или вместо Жар-птицы гореть хотите в России,
неказистые птички с громом смертельным в сердце?
* *
* Гребок совьется раковиной белой
и встанет, будет ждать, хоть и ушла галера.
И свист, что птица вынула из горла,
застыл, как оловянный воин с саблей,
и ждет, когда она вернется.
Улисс ушел, а человечье тело
стоит, словно хлопок,
как светоносный отпечаток иль юла.
Стоит, не распадаясь.
Память павших воинов — 2
Краб побережье измерит, а небо — луна,
и где шире клешни — туда оно и войдет.
И кораллом солдат растет — как в рукав из льна
пустотелый воздух, плывущая связь пустот.
Шире ль объятья охапка смертная, впопыхах?
Крабу какому красный снести стакан?
И пузырится в ней воздух в кузнечиках-битюгах,
и Ионин лоб приклеен, как ураган.
Дудка дикая скрепится, склеится, пропоет,
в дом лучи войдут, крепкие, как стволы.
Новый век, как яблоко, настает,
ты зарой его под окно, в белый слой золы.
Чтоб созвездия мимо плыли в горящих своих плотах,
как орган лесосплава спускает бревно за бревном,
чтобы ангелу пела мулатка с аккордеоном в руках,
строя огненный дом бытия, как корзину с цветком.
Чем корявей ребро, тем больше в него войдет
воздуха, мощного, как бомбардира ядро,
там и встанет клубок, и туда тромбон пропоет
белой осью морей, идущей через бедро.
Отчего же земля одевает грудь одеялом —
ей другое назначено слово и голос другой.
Ходит в поле лиса откровеньем кровавым и малым,
мускул нового мира кругля и являя собой.
А фугасную землю сперва надо вынуть из клети
позабившихся ребер, чтоб выпал котел пустоты,
чтоб входили туда, словно яблоки, белые дети,
возводя из берцового света дома и мосты.
Череп волка и воина — только ли щебень, щебенка?
Крылья бабочки снова из детских лопаток растут.
