— Знаете, это кресло ставили на спину слона, и в него садилась принцесса.
Он улыбнулся Норе. Она нравилась ему все больше. Какой молодец Тенгиз, кто бы подумал. Вдруг Пепела выбросила вперед белую голую руку, в сторону портрета, и закричала:
— Кто она? Где она?
Гомартели-старший ответил ей просто, тем же голосом, которым только что рассказывал про слонов и принцесс:
— Она там, девушка, куда в любой момент могут забрать меня.
Он имел в виду ЧК, но Пепела решила, что — тот свет. И она рассмеялась — так птички щебечут, рассаживаясь на ветках тутового дерева:
— Да нет, вы не такой уж и старый!
И Гомартели-отец снова подумал — какой молодец Тенгиз!
В этом кресле, красном с чернильным узором, от чего на первый взгляд оно казалось пурпурным, Тенгиз проводил свои дни в ожидании поезда. Его сверстники срывали туту с дерева и бегали по двору, а он все сидел в кресле, куда раньше садилась, взбираясь по лестнице на спину слона, прекрасная принцесса, и ждал. Он держал на коленях открытую книгу, но очень часто его взгляд останавливался на хрустальной люстре, дрожащей от малейшего звука, и где-то там, у потолка, застывал. Его отец порой заходил в эту минуту в зал и смеялся:
— Уж очень ты, сынок, мечтать любишь!
Так однажды сидел Тенгиз в пурпурном кресле, с книгой на коленях, когда откуда-то издалека послышался шум приближающегося поезда, звон, лязг, гул, люстра задрожала, ему показалось, что он взбегает по лестнице, вверх, вверх, поезд все ближе, ближе, принцесса,— и а-ах! Он увидел себя на ковре кресла с мокрой книгой в руках. Разочарование. Не успел разглядеть лицо принцессы.
Его поезд ходил не по расписанию — то, бывает, опоздает, то вообще не придет. А иногда заявится, когда его совсем не ждешь. Тенгиз снял с жены синее платье в цветочек, дрожа от страха, что поезд подведет. Он уложил ее в кровать, прислушиваясь к тишине. Но не было ни шороха, ни звука, и Нора молчала. Бойся невест молчаливых! Может, она знала, что движение поездов плохо налажено в доме тбилисских Гомартели? Вдруг Тенгиз услышал из-за стены смех Пепелы — щебетанье птичек, — и тут же из-за поворота вырвался огнедышащий, со свистом и лязгом железных колес…
— Еще день-два, и я повешусь в зале вместо люстры, — сказал воскресным утром старший Гомартели Тенгизу. — Доведет меня эта девушка. Как могут быть сестры такими разными? Гомо идиот.
Они стояли у окна со стаканами чая в руках — в этой семье чай всегда пили стоя — и смотрели во двор. Там Пепела пыталась сорвать туту с дерева, но не дотягивалась и подпрыгивала, как цирковая собачка за мячиком.
