Нежных лилий у южной стены,
Золотистые геи-нарциссы
Как в себя влюблены.
В почву влитые литры,
Холостое рычанье в грозе,
И “разбитое сердце” диклитры
В виноградной лозе.
— Только где твои розы? —
Прячет кивер у пруда рогоз —
Эти строчки из прозы.
(Невозможно, чтоб было без роз.)
Обгоняя улитку,
Мимо флоксов, фиалок, куртин,
Пну ногою калитку
И останусь снаружи один:
Холод, низкие тучи,
Чуть подвижное сало реки,
Лист под ноги падучий...
— Где твои васильки?!
* *
*
Отчитала кануны
И утихла под утро пурга,
Как песчаные дюны,
Протянулись к порогу снега.
Белоснежные груды,
Как трансгрессия снега на снег,
Уж не скажешь, откуда
Ветер начал к жилищу разбег.
Только ластятся волны,
И под дверь намело за порог,
Поднатужился, полный
Снега вынул из снега сапог.
И скрипит под лопатой
Снег, увесист и мелкозернист,
Снег, сказал бы когда-то,
Снег, добавлю, ещё бархатист.
В череде изменений
С горки катится за Милукой
Снег. Названья селений
Я читаю бегущей строкой.
* *
*
Как тело преодолевает страх
Тепло оставить в белых простынях,
Смываю с глаз следы душевной лени.
Я привыкаю заново к зиме,
По первости, как юнгу на корме,
Меня трясёт, пар низом рвётся в сени.
Полыни ветошь, ветка лебеды,
Дымки из труб, прозрачные сады,
На заднем плане — две иль три берёзы.
Ещё я полюбил гулять рекой:
Там наст ровней и мертвенней покой,
Мне нравятся её метаморфозы;
Что мне доступен каждый уголок,
Куда я раньше и мечтать не мог
Без топора или пилы добраться.
Уткнулись доски смытого моста
В подмытый берег, знаю — омута
Заветные под толщей льда таятся.
Так холодно, так, словно навсегда,
И только в лунках тёмная вода
Ещё напоминает мне о лете.
Под валенками льдинок острых блеск,
Подошвой шаркнешь, и как будто всплеск
Весла иль рыбы, угодившей в сети.
Винер Юлия родилась в Москве, закончила сценарное отделение ВГИКа. Прозаик, поэт. С 1971 года живет в Израиле. Постоянный автор “Нового мира”.
ФРАНЦУЗСКИЙ ЯЗЫК
Лет в тринадцать-четырнадцать у меня начался жгучий роман с французским языком.
Влюбиться в школьный предмет — большего идиотизма для нормального советского подростка представить себе нельзя, да еще для такой троечницы, какой я была в старших классах.
Роман свой, обладавший всеми атрибутами страстной девичьей любви, я тщательно скрывала от сверстниц, тем более что любовь эта долго оставалась неразделенной. Наша старушка “француженка”, много битый реликт дореволюционного гимназического воспитания, сумела кое-как вдолбить нам буквы латинского алфавита и спряжение двух вспомогательных глаголов — “avoir” и “etre”, то есть “иметь” и “быть”, но растолковать нам, для чего они во французском языке служат, ей не удалось. Так что я, в случае необходимости, не смогла бы по-французски даже попросить, скажем, воды напиться. Правда, необходимости такой и не предвиделось.
