Тетя всегда поджидала моего возвращения с последней электричкой — она беспокоилась за меня. В Лондоне ночью бывает опасно, говорила она. А я ходила по залитым туманом ночным улицам с ощущением полной безопасности. Все здешние опасности принадлежали к здешнему, потустороннему миру. Я пробегала сквозь них как призрак, я была защищена панцирем нездешности, никто и ничто не могло меня тронуть.
Тетя не спрашивала меня, какой фильм мы смотрели. Она спрашивала — в каком кинотеатре, в каком квартале. И если квартал был не слишком фешенебельный, а то и хуже — пакистанский или индийский, удрученно качала головой:
— Откуда у тебя такая плебейская неразборчивость? Твой отец был человек утонченных вкусов. Здесь неподалеку есть прекрасный кинотеатр, куда ходят порядочные англичане.
— Я схожу туда, если будет что-нибудь хорошее, — покорно соглашалась я.
— Там плохих фильмов не показывают. И что, опять с этим Лероем?
— Могу и одна.
— А что, лорд Эдвин тебя не приглашает в кино?
— Пока не приглашал. Он меня в другие места водит.
Однажды лорд сводил меня в свою палату лордов. Разумеется, когда там никого не было. Показал мне свое место с табличкой, ближе к концу одного из рядов стульев, расположенных вдоль стен длинного зала. Посередине был проход, который вел через весь зал к стоявшему на возвышении креслу, где заседала, когда надо, королева.
Я подошла к королевскому креслу, потрогала лежавшую на нем жесткую подушку. Лорд уселся на один из стульев в зале, откинулся на спинку, привольно разбросав в стороны длинные ноги, и сделал вид, что спит, даже всхрапнул слегка. Это он показывал свое бесцеремонное отношение к этому высокоблагородному месту.
— А что, если я сяду в королевское кресло? — спросила я с некоторой робостью.
— Садись, — ответил он, не открывая глаз. — Побудь немного нашим сувереном.
Я взошла на постамент и уселась.
— Ты смотришь на первую еврейскую королеву Великобритании, — заявила я торжественно, — склонись к ее ногам!
— Тоже мне диковина, — ответил лорд Эдвин, по-прежнему с закрытыми глазами. — У нас уже был один такой.
— Дизраэли? Так он же не король был. К тому же крещеный.
— Не все ли равно. Один черт, — пробормотал лорд и, кажется, действительно задремал.
Но это было позже, когда я уже получше говорила. А пока тетя пыталась отвадить меня от черного ямайца:
— О чем ты можешь с ним разговаривать? О философии, которую он якобы изучает?
Я знала, что не “якобы”. Его койка в общежитии огорожена была целой стеной философских сочинений на разных языках. Но разговаривать с ним о философии — куда мне, полной невежде. Мы говорили каждый о себе. Он о своей Ямайке рассказывал мало и неохотно, больше расспрашивал меня про жизнь в Советском Союзе. Ясно было, что семья его небогатая, живут в маленьком городке, отец жестянщик, мать при детях, которых семеро, и всех их родители, надрываясь, хотят выучить и вывести в люди. Старший брат в Штатах, работает там и помогает родителям, одна сестра вышла замуж здесь, в Англии, а остальные — мелюзга, еще в школе.
