Короче, не было у меня английского языка. Я была немая, а потому поглупевшая до полной дурости. Это ощущение немоты и глупоты преследовало меня и мучило ужасно. Оно меня мучило, но — оно же способствовало тому, что я с чрезвычайной скоростью начала английский язык в себя впитывать. Откуда придется. Из воздуха, из вывесок, из телевизора, из световых реклам на зданиях, из газет и даже из книжки “Эксодус”, которую прочла от корки до корки, понимая только отдельные длинные слова, схожие с французскими. На коротенькие двухбуквенные словечки, всякие тамin,on,up,to,by,of, которые так и роились мушками на каждой странице, изменяя до неузнаваемости смысл даже знакомых слов, я просто не обращала внимания. И, что самое удивительное, все же получила о книжке какое-то представление! (А также некое сказочное представление о стране Израиль, от которого позже удалось отделаться не без труда).
Затем я поучилась пять недель регулярным образом в так называемом “техническом колледже” при муниципалитете, где за некоторую плату обучали языку иностранных работников и иммигрантов, а всех желающих чему угодно, даже хлебопечению.
С преподавателем мне и тут чрезвычайно повезло. Мистер Бойс был молод, отлично образован и большой энтузиаст своего неблагодарного ремесла. К нему приходили ученики самого разного уровня, от индийцев, которые свободно говорили по-английски и хотели лишь “подчистить акцент”, до таких, как я, не освоивших даже азов. И ко всем он успевал найти подход и оптимальный метод обучения. Увы, довести это обучение до какого-то пристойного уровня ему практически никогда не удавалось — кто-то нашел работу и уходил, у другого кончалась виза, и он уходил, ученица влюбилась в местного жителя и ушла, а у кого-то просто не было больше денег... На их место приходили новые, но и они оставались кто неделю-другую, кто месяц, кто два или даже пять, но полного двухлетнего курса обучения не заканчивал, кажется, никто.
Сразу распознав во мне отчаянное стремление поскорее заговорить, наш учитель вцепился в меня мертвой хваткой. Домашние задания, которые он мне задавал, регулярно отнимали у меня полночи. По окончании уроков он требовал, чтобы я провожала его домой и по дороге говорила с ним о предметах и о людях, которых вижу. В затруднительных случаях объяснял по-французски. Он даже и русский знал прилично — в армии обучили, сказал он, — но разговаривать со мной по-русски отказался наотрез. Чаще всего, дойдя со мной до своего квартала, он круто заворачивал и шел обратно, провожал меня до станции электрички, заставляя до изнеможения складывать и произносить английские фразы. Произносить! За произношением он тоже следил жестко — заставлял то шире раскрывать рот, то, наоборот, сжимать зубы, мучил проклятым английским “th”, которое я норовила произносить как “д”, уж про “w” я и не говорю. Простейшие слова оказывались почти непреодолимыми. Знаете, как по-английски произносится “no”, то есть “нет”? Или “coat” — “пальто”? А произнести пробовали? По-английски, не по-американски? Сложив губы трубочкой? Вот то-то. А меня мистер Бойс сумел научить! И велико было его огорчение, когда я, годы спустя, приехала в Лондон после длительного пребывания в Штатах и позвонила ему со своим новообретенным американским прононсом. “Не может быть, — сказал он мне по телефону, — это не Юлия. Она звучала как достойная молодая английская женщина, получившая образование в частной школе, а теперь? Черт знает что! Вы все потеряли!” Да, английское произношение я потеряла, а со временем приобрела некую смесь русского, американского и ивритского акцента с легким налетом голландского от мужа-голландца. Некоторые люди, не зная, как определить мой акцент, решают считать его аргентинским.
