На скамейке среди клубочков цветных ниток лежали большие старинные ножницы — мне кажется, такие применяют до сих пор для стрижки овец, да, а сами нити, несмотря на то что они были соответствующим образом свиты и обработаны цветными красителями, на кончиках пушились, как овечья шерсть, и впечатление было, что все это оченьживое,настоящее — и эти нитки, которые, собственно, несмотря на все ухищрения производства, так и не перестали быть живой шерстью животного, и тяжелые ножницы, и деревянные рамы станков, в которые были вкручены черные головастые винтики, подобных которым, бьюсь об заклад, уже давно нигде не производят. Некоторые носили на своих круглых головках следы нетерпения — по ним явно били молотком, — и эти вмятинки делали время почти осязаемым.
Потом в мастерскую кто-то вошел. Из-за своих станков я увидел: мужчина.
Они поговорили с бабушкой по-азербайджански. «Из Москвы», — сказала она, удостоверяя мое право ходить и фотографировать. Но я, сделав несколько снимков, уже собрался уходить.
— Подставку под чайник купить не хочешь? — спросила напоследок бабушка, протягивая мне крошечный коврик размером 15 на 15 сантиметров. У меня была мысль побаловать старушку парой манатов за оказанное гостеприимство, поэтому я живо откликнулся на предложение:
— Сколько?
— Двенадцать манат, — сказала бабушка.
Ого! — присвистнул я про себя.
Ссыпал ей в руку горсть мелочи.
— Больше нет, — улыбнулся я.
Бабушка тоже улыбнулась. И мужчина, в свою очередь, улыбнулся мне, как давнему и хорошему знакомому.
В этом тоже был Восток — ничего не попишешь.
Я вышел из Ичери Шехер как раз возле Девичьей башни. По-настоящему я разглядел ее только спустя несколько месяцев. Было начало осени, в прохладном голубом небе башня купалась, как утес. Темная, почти черная башня эта, получившая название Девичьей, — самый древний символ Баку. В ней щемяще соединяются свойственная древним постройкам массивность и в той же мере присущее им загадочное изящество. Никто не знает, сколько ей лет. Археологические раскопы, окружающие ее и давно уже превратившиеся в самостоятельные музеи, обнажают толщи такой древности, что нелепо даже говорить о точной дате ее постройки. Во всяком случае, ширваншах Ахситан I (1160 — 1196), имя которого куфическими буквами[11] начертано на ее стенах, лишь поновил древнюю кладку башни, которая, видимо, изначально была воздвигнута как колоссальный храм и форпост огнепоклонников задолго до ислама и до христианства. Как оборонительное сооружение, своего рода форт у стен Ичери Шехер, башня может вместить в себя 200 воинов, способных выдерживать многомесячную осаду. И в то же время эта суровая твердыня есть средоточие любовного мифа Баку. Легенда о шахе, который влюбился в собственную дочь и, преступно домогаясь ее взаимности, заточил ее в башне, с крыши которой она, не выдержав позора, выпавшего на ее долю, бросилась вниз, — это лишь самый расхожий из окружающих башню мифов. Другой, гораздо более поэтичный — о дочери шаха и о рыбаке, который приходил к ней прямо по морю (море тогда подступало к самой башне) и поднимался в горницу к возлюбленной по брошенной вниз веревке… Казалось бы, им нужно лишь наслаждаться любовью и верить в то, что черные дни их разлуки пройдут. Но шах был хитер. Он сеял сомнения в сердце дочери. Он говорил: простой рыбак не может любить шахскую дочь, ибо никогда не постичь ему тайной красоты ее души. Не тела, а души. А к рыбаку подходили специально подосланные люди из простонародья и говорили: «Брось! Может ли шахская дочь любить тебя? Она лишь тешится тобой и забудет тебя ради богатого жениха, как только освободится…» Но рыбак не слушал их, он верил в свою любовь и в любовь своей возлюбленной, и эта вера помогала ему доходить по волнам до самой башни. Однажды он пришел так и увидел, что его возлюбленная грустна. «Вправду ли любишь ты меня?» — спросила шахская дочь, измученная намеками отца. «Мне трудно доказать любовь свою в твоей темнице, — сказал рыбак. — Но как только ты станешь свободна…» — «Что тогда?» — «Тогда я, как и теперь, буду любить тебя, но я смогу показать мою любовь всему миру. Мне нечего будет бояться». «Так вот какие мысли бродят в его голове…» — подумала шахская дочь и испугалась собственных мыслей. Рыбак ничего не заметил в поведении любимой. Как и прежде, он простился с нею, спустился по веревке вниз и прямо по морю пошел прочь. «Нет, он не любит меня, иначе бы не ушел так скоро!» — подумала шахская дочь, и как только ее вера перестала поддерживать рыбака, он оступился в воду. Он понял, что возлюбленная не с ним в эту минуту, и страх потерять ее проник в самое его сердце. И едва проник туда этот страх, море разверзлось под ним, как бездна, и сомкнулось над его головой. Он утонул, а шахская дочь, поняв все, бросилась вслед за ним с крыши…
