Еще помню, как возвращался с Мангышлака и в московском аэропорту мое внимание привлекли люди: они стояли, скованные страхом, перед окошком паспортного контроля. Страх происходил от того, что их могут разъединить, оттащить одного от всех остальных. Почти никто не говорил по-русски. Только вербовщики, которые привезли их из родных кишлаков, обещая работу и деньги. Они думали, что вернутся. Все думали, что вернутся. Но большинство осталось тут навсегда.
Еще воспоминание: перрон вокзала в Саратове. И какие-то маленькие, коренастые, жилистые, как вьетнамцы, мужички тащили зашитые крест-накрест цыганской иглой огромные серые тюки в багажный вагон поезда на Москву. Я еще удивился несоразмерности этого тюка росту и силам мужчинки, но выбирать им, по-видимому, не приходилось: они бежали в Москву, как Африка бежит в Париж, а Индия и Пакистан — в Лондон. И там, в этих тюках, было все имущество неведомого мне племени, все его богатство, которое стерегли закутанные в платки женщины, обсевшие оставленные на платформе баулы со всех сторон. Мне кажется, что теперь я чуть ли не каждый день встречаю в метро маленьких жилистых мужчин этого племени…
Возможно, большинство москвичей не были бы против, если бы приезжие, занимая нижние этажи социальной лестницы, обеспечили бы дешевой рабочей силой строительный бум в столице, уборку улиц и павильонов гипермаркетов, обслуживание бесконечных потоков посетителей в пищевых сетях «Му-Му», торговлю в палатках и другие надобности большого города и остались бы при этом незаметными. Ну-ну, не стоит притворяться, читатель, все мы умеем быть изрядными ханжами! Если бы ИХ не было видно, мы ведь не сказали бы и слова против, не так ли? Но так не бывает. Приехавшие с востока не были, как легко догадаться, Сократами. Их привлекала работа, которой у них на родине не было, и деньги. Деньги — прежде всего. Когда империя совка рухнула, а наши сенаторы и генералы бросились растаскивать добро империи, приезжие вслед за ними присоединились к грабежу. А как же иначе? Их, правда, не допустили к самому главному — ресурсам, но во многих областях они обставили русских. Закрыли немногочисленным русским крестьянам и фермерам доступ на рынки, силой перекупая у них товар по дороге. Да мало ли еще чего! Таков уж был порядок в нашем государстве, что сильные присвоили себе полное право обдирать народ как липку.
Я говорил уже, что для меня рассуждения такого рода травматичны. Я ненавижу слова «мы», «они» и все рассуждения о бедах, якобы «ими» причиненных. Все это прикрывала наша власть. Наши чиновники. Наши законы. И первое мое убеждение заключается как раз в том, что «мы» ни в чем не оказались выше «их». «Мы» не проявили ни ума, ни чести, ни благородства, в разной степени присущих цивилизованным народам. «Мы», вернее — наши чиновники, продавали, брали взятки, разрешали «им» то, что запрещено законом. В своей мерзости «мы» и «они» оказались, увы, равнозначны. И образовавшийся нарост этой общей мерзости, колоссальная паразитическая опухоль — она в результате сделалась столь чудовищна, что может поддерживаться только нещадной эксплуатацией нефтяных месторождений и столь же нещадным потрошением кошельков народа. Такого не знает ни одна страна мира.
