Татьяна стала ворочаться во сне, и Егор не мог уснуть, а долго лежал ночами: смотрел на тряпочный абажур на потолке, странно светящийся в лунном свете, и все нюхал, впитывал запах дома: запах старости, дыма, известки и кислой капусты. Он вдруг поймал себя на том, что вспоминает прошлое, вспоминает Татьяну так, будто она сейчас исчезла, а ведь она была здесь, вот же рядом лежит и дышит тяжело. И Егор от этих мыслей места себе не находит и не спит до самого утра.
А утром такое солнце! Роса крупными каплями, сосед дядя Витя на крыльце курит, дым от его папирос тяжелый, густой, и чуть только солнце, как птицы начинают выщелкивать, высвистывать, а пацаны местные на речку с удочками идут, зевают, и Егор тоже идет к речке. Речка бежит мимо Егора и все смывает, смывает с него мысли. Там же, на берегу, Егор обычно и засыпает наконец. Он спит, сидя на бревне, положив руки на колени и прижав их сверху подбородком. Егор спит спокойно, потому что вода на время уносит его раздумья, и снятся ему все больше лодочки — крутобокие, бедрастые. И снится ему, что спит он уже не на берегу, а на дне такой лодочки, а весла вывалились из уключин и плывут рядом, как две рыбы. Но солнечный луч скользит по его рубахе, по карманам, гладит по шее, трогает губы и, наконец, заглядывает под полуприкрытые веки, где в смятении движется туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда выпуклый зрачок. Егор просыпается, от неудобной позы болит шея, и правая рука висит обездвиженно, не хочет шевелиться, а тут же у самого берега качается на волнах лодочка. Веревка на корме оборвана, одно весло на дне валяется, а другого и нет вовсе. Маленькая такая. “Утлая”, — думает Егор, удивляясь про себя этому слову.
Егор подворачивает штаны, разувается и заходит в реку. Вода холодная, брр. Егор идет к лодочке и на вытянутой руке несет свои ботинки, словно брезгуя. Он хватает лодочку за веревку, но она, как чужая лошадь, взбрыкивает. Волны не хотят просто так отдать Егору свою добычу. Лодочка водит кормой из стороны в сторону, словно пытаясь вырваться, но Егор держит крепко. Наконец он разворачивает ее к себе боком и неуклюже, поднимая брызги, забирается внутрь. Лодочка раскачивается, нервно дрожит, но Егор уже в седле. Он поднимает весло и гребет к середине течения. Тяжело грести. Очень скоро между большим и указательным пальцем у него начинает саднить. Сухими ладонями Егор зачерпывает воду и умывается, а затем бросает весло на дно и ложится туда сам, повернувшись к небу лицом. Небо чистое, ни облачка, только белое пятно солнца, и странно, что от этого белого света Егор чернеет и сохнет.
