а еще — ничего не умел.
Надо пробовать жить, коли выхода йок.
Снится мне вечный свет, православный паёк,
и другие бездомные вещи.
Матерей, дурачок, говорят, трепещи,
по карманам веселия не ищи —
пусть полынью под ветром трепещет.
Нет, любовь, не состарился — просто устал.
Устает и младенец кричать, и металл
изгибаться. Как ласковый йод,
время льется на ссадины, только беда —
после тысячелетий живого труда
и оно, как и мы, устает.
* *
*
Я забыл о душе-сведенборге
и костюмчик домашний надел
в рассуждении влажной уборки
и других обязательных дел.
Ведь не зря меня мама учила
и не зря продолжает жена
уверять, что словесная сила
в наши дни не особо нужна
ни в быту, ни на празднике кротком.
В ветках сакуры розовый дым.
Молча пьем мы лимонную водку,
молча ужин нелегкий едим.
Даже Господу строя гримасы
в антраша, словно грузный Антей,
человек изготовлен из мяса
и довольно непрочных костей.
Не алкай же возвышенной пищи,
позаботься-ка лучше о том,
чтобы пыль не летала в жилище,
не томился носок под столом.
* *
*
Кружится спутник в небе чистом,
жужжит машина у стены,
как бы естественная пристань
его осмысленной волны,
а за машиною поклонник
одной бесхитростной игры,
не той, в которой ферзь и слоник,
но той, где быстрые шары,
спускаясь желобом покатым,
стучат, круглы и велики,
рассыпанные по квадратам
воображаемой доски,
и, простодушному на радость,
как только кликаешь на них,
вдруг вспыхивают, растворяясь
в снах, в переулках золотых,
там, где, увы, обрюзгло сердце,
где лень дышать, где все путем:
Шекспир в могиле, а Проперций
в чистилище. Сухим листом
летит письмо в эфире тонком,
сквозь космос, выдутый насквозь,
поскольку каждый был ребенком,
поскольку время пронеслось
так быстро, что пожать плечами —
все, что осталось. “Исчезай, —
игрок лепечет без печали, —
мой шар, пропащий мой, прощай,
не обессудь”.
А вот и почта.
Она пришла на радость нам.
Проверим, хмыкнем — как нарочно —
все, как и ожидалось, спам.
Виагра, порно, лотереи
фальшивые. Но мы хитрее —
бог с ним, с компьютером. Заснем,
сопя. Подумаешь, бином
Невтона. Спели, отыграли.
Твердеют звезды января,
и зеркало в дубовой раме
горит, мерцая и царя.
Ртуть, друг мой, ужаса не знает,
у серебра пощады нет —
лишь равнодушно отражают
слепящий свет.
И получатель слов случайных
уже зевает перед сном,
и режет хлеб, и ставит чайник,
любуясь газовым огнем.
* *
*
Голубые чашки, щелкнешь — запоют.
Добрые букашки чай с вареньем пьют.
Шесть глубоких плошек, самовар с трубой.
Блюдечки в горошек бледно-голубой.
