Глава заговорщиков Марк Брут попытался призвать всех к спокойствию, и уже начал было произносить подготовленную заранее речь, но его никто не слушал. Каждый стремился поскорее покинуть место, где среди бела дня произошло нечто непонятное и ужасное, где разыгралась какая-то нелепая сцена из гладиаторских представлений, перенесенная в священные стены курии.
На следующий день Марк Брут все же произнес свою речь, но не в сенате, а на форуме перед собравшимся там народом. Он ждал всеобщего ликования и одобрения своих действий, но народ, внимая его речам, угрюмо молчал и так же в молчаливом недоумении разошелся по домам.
Заговорщики надеялись, что на следующем заседании сената, в котором было немало людей, давно жаждавших избавиться от единовластия Цезаря, их поступок все же получит одобрение. Но и этого не случилось. Сенаторы молчали. Возможно, они опасались лишиться благ, вознаграждений и почестей, которые Цезарь раздавал им своей щедрой рукой. А может быть, их преследовал образ беспомощно распростертого на белом мраморе и истекающего кровью Гая Юлия.
Из создавшегося положения нашел выход Цицерон, предложивший компромиссный вариант: объявить всем участникам кровавого события широкую амнистию, но при этом, дабы не нарушать преемственности, оставить в силе все государственные распоряжения Цезаря, не ущемляющие гражданских свобод. Разбор оставшихся после Цезаря бумаг поручался его ближайшему сподвижнику консулу Марку Антонию…
Антоний тотчас принялся за дело, и уже через два дня завещание Цезаря было обнародовано. Согласно последней воле диктатора, основная часть его наследства передавалась внучатому племяннику Цезаря Августу Октавию, который после смерти завещателя должен был считаться его сыном и носить имя Август Октавиан Цезарь. В том случае если последний по каким либо причинам не может или не пожелает входить в наследование, то эта часть собственности переходила бы к Дециму Бруту и Марку Антонию. Затем следовал длинный перечень вознаграждений, которые должны были быть переданы ветеранам, легионерам и бедным гражданам Рима.
Народ, узнавший об очередной щедрости покойного правителя, преисполнился еще большей скорбью и печалью. В день прощания с Цезарем все двери домов были завешены траурной белой тканью, ступени посыпаны лепестками фиалок, и повсюду слышались стоны, рыдания, траурные звуки оркестров.
Когда же вспыхнул сложенный на форуме огромный погребальный костер, на который было возложено закутанное в пурпурную ткань тело Цезаря, и зазвучала траурная мелодия — ее играли одновременно все сошедшиеся здесь оркестры, — из тысяч глоток вырвался единый истошный крик, перешедший в истерические рыдания и вопли.
