Катя долго нашёптывала-напевала там внизу колыбельные, устраивала из подушек уютные гнёздышки, ложилась то с одной, то с другой стороны — девочки никак не желали угомониться и остыть от дорожных волнений.
Потом Егор сам уснул и дальше не слышал. Только чуть позже, когда рассвет уже начал трогать штору и край подушки, Егору показалась сквозь шум колёс какая-то очередная беда. Он свесил голову с подушки и в бежевом сумраке купе увидел жену и дочку, обнявшихся, мирно спящих на узкой неудобной постели. Другая нижняя полка была всклокочена простынями и пуста. Может, вторая девочка упала во сне с постели на пол? Или открыла тяжёлую дверь и вышла?
Нет, он сам знал, что это не так. Второй просто не было. Её не должно было быть. Наконец-то кончился затянувшийся нелепый сон, так и должно было случиться. Именно здесь, в запертом помещении, откуда она ни сбежать, ни украсть её никто — всё правильно. Как пришла, так и ушла: во сне, незаметно и непонятно.
Егор спустился, присел на пустую скамейку. Катя, наверное, будет плакать. Может быть, даже начнёт искать девочку по всему вагону, поднимет шум. Это будет настоящее горе матери — ведь для неё давно уже исчезло понятие наша не наша. Это будет…
Егор ёжился, скрёб подбородок ногтями, не решаясь разбудить жену. И когда в дверь постучала кулаком проводница, предупреждая пассажиров о скором прибытии, когда Катя заворочалась, просыпаясь, потирая затёкшую шею, он ещё на что-то надеялся. Он пытался выставить улыбку жене навстречу, пытался хоть как-то ухватиться, продлить секунды спокойствия, последние перед катастрофой, протягивая руку, бездумно поглаживая золотисто-охристых медвежат на лимонной пижаме своей единственной дочери.
— Прошу обратить внимание, сегодня самая подходящая погода для автобусной прогулки, — всей роскошью своего пронафталиненного платья Кира плюхнулась на гостевой стульчик.
Лобанов в ответ уныло наморщил лоб:
— Хватит трепаться, сгоняй лучше за сигаретами.
— Сдурел, Лобстер? В таком виде — куда я сгоняю?
— Ну, Кирюш, ну, плиз, будь ласточкой, — жалобно щуря глаз, заныл Лобстер.
— Не-е, лучше я твои картины покараулю, а ты сбегай.
Лобанову такой ход был не по душе:
— Вдруг клиенты?
— Что я их не задержу, что ли? — она притянула к себе портрет ангелоподобного ребёнка — мальчика или девочки — и мягко уткнула его в бордовые складки своего наряда.
— Анатоль Петрович-то где? — уже готовый привстать согласился художник.
