Вскоре мы уже весело резвились в сугробе, кидались снежками и хохотали, распаленные алкоголем. Когда мы, запыхавшись, сели с Вадиком передохнуть, среди приятельской болтовни меня вдруг понесло сетовать на жизнь — видимо, подначивал выпитый портвейн.
— Вадик, меня никто не любит и не понимает, — тоскливо призналась я в своей «беде», главной проблеме всех подростков.
— Как никто? А как же я? — при этих словах Вадик по-дружески приобнял меня. Конечно, он не имел ввиду любовь к девочке, подразумевая лишь хорошее человеческое отношение. Но я тогда все поняла буквально, и никто раньше не говорил мне таких слов. А сама уже осознала, что влюблена в Вадика по уши.
Наконец тяжелые двери отворились, и часть толпы двинулась ко входу, предъявляя билеты охране. Вадик же повлек меня совсем в другую сторону, куда отправилось еще несколько человек. Там, с обратной стороны дворца культуры, располагалось окно в туалет, железная решетка которого была заботливо отогнута сердобольными скинами.
Я чувствовала себя партизаном, пролезая между прутьями решетки. Наконец, мы проникли в зал.
На сцене горланил какой-то бородатый хайратый мужик в некрасивых очках, явно нетрезвый, аккомпанируя себе на расстроенной гитаре. Конечно, мой детский ум тогда был не в состоянии воспринять творчество одного из величайших поэтов двадцатого века — Егора Летова.
Зато тогда мне понравилось новое развлечение: хаотично прыгать и толкаться на площадке для стоячих мест в окружении обезумевшей толпы. Немного устав от таких упражнений, я присела отдохнуть в кресло. Тогда мне сразу протянул бутылку водки какой-то скинхед.
— О, панкушка, — благодаря моему внешнему виду все решили, будто я именно панкушка, что мне очень льстило, — хлебни.
Пока я заливала в себя огненную воду прям из горла, стараясь не морщиться, парень расшнуровывал ботинки. Скины носили те же берцы, только шнуровали их определенным образом, без перекрещивания, поперечным способом, и обязательно белыми шнурками. Дизель (так его звали) снял берцы в надежде просушить шерстяные носки (видимо, связанные заботливой бабушкой).
После концерта меня нашел Вадик.
— Пошли на вписку, сегодня у Джона хата свободна.
По дороге на «вписку» я все же остановилась у телефона-автомата, Вадик меня подождал. В глубине души мне было жалко маму, беспомощно наблюдающую за моими прогулами и гулянками допоздна.
— Мам, я сегодня не приду, в гостях буду, — это был первый случай, когда я ушла на ночь без спроса.
