Все мы дошли до последней черты, –
всё, что могли, развалили.
Сколько же рабства и клеветы
в нашей крови растворили,
если душа начинает вскипать,
как от кессонной болезни,
если уже бесполезно молчать,
да и кричать – бесполезно.
* * *
В размышленьях невесёлых,
ибо знаю, где финал,
сколько раз вдоль этой школы,
петербургской средней школы
пробегал и проезжал.
В медальончиках неброских
на фасаде школы той –
Чехов, Горький, Маяковский,
Пушкин, Гоголь и Толстой.
Посоветоваться не с кем,
почему такой расклад?
Вот Есенин с Достоевским
не попали на фасад.
А ведь оба были профи –
знает, любит вся страна.
Почему не виден профиль
Салтыкова-Щедрина?
Почему одни мужчины?
Разве можно женщин без?
Нет ни Анны, ни Марины –
лучших наших поэтесс.
Что же это происходит?
Неужели до сих пор
кто-то всё же производит
неестественный отбор?!
* * *
Вспомнился первый урок труда.
Из дому я принёс тогда
ниток клубок,
рваный носок,
перегоревшую лампочку, как велела
Анна Петровна. И ведь сумела –
за один урок научила нас штопать.
Этот опыт
всем пригодился с годами.
Помню – показывал маме
носок, заштопанный собственноручно.
Нынче в школах такому не учат.
То ли перегоревших лампочек мало,
то ли дырявых носков не стало…
А всё ж вспоминается иногда
первый урок труда.
Икар
Батя с сыном, готовясь к полёту,
чтобы взмыть в поднебесную синь,
разорили пчелиные соты,
ощипали десяток гусынь.
Был Дедал удивительный мастер –
изготовил четыре крыла.
Воском перья на жёстком каркасе
закрепил и – была не была.
Вот подальше от острова Крита
их несёт восходящий поток.
И Дедал поучает сердито –
Береги свои крылья, сынок.
В самых верхних слоях атмосферы
воск растает, а перья сгорят…
Но Икар старику не поверил.
Дескать – мало ли что говорят.
И разбился…
Но слава осталась,
не померкла за тысячи лет.
И автобус назвали «Икарус»,
а «Дедалус» автобуса нет.
* * *
Захлестнуло с головою.
Ухвачусь за скобы мола,
чтоб не смыло, и волною
средь камней не измололо.
Зелень грецкого ореха.
Почерневшие ладони.
В жизни отпуска прореха –
две недели в Лонжероне.
Побережье. Плов из мидий,
«бог куриный» на шнурочке…
Каково тебе, Овидий,
подбирать двойные строчки,
перламутровые складни
створка к створке подгоняя?
Потускнеют? Ну и ладно.
Знай – потеря не большая.
Неба зыбкая аркада,
диких трав сухая спелость,
звон кузнечиков, цикады,
жёстких крыльев хруст и шелест,
шорох платья, смех негромкий…
Вот и глохнет плеск прибоя,
чуть уйдёшь от пенной кромки
