Я медленно приближался к кафе; шагал по булыжникам с некоторой опаской, будто уже настала зима, и камни обледенели.
Задержки дыхания.
Знаки препинания тишины.
В центре зала три невероятно смешливые девочки лет пятнадцати-шестнадцати пили за столиком пепси и с увлечением осваивали возможности мобильного телефона. Даже здесь то же самое…
Я притворил за собой дверь, она негромко скрипнула, и девчонки подняли головы. Надеюсь, не решат, что я отстой, мелькнула мысль. Невысокий, коренастый (но ничуть не растолстевший, ничуть), с лохматой гривой все еще черных волос, одетый в бобриковое пальто, я — либо полный отстой, либо клевый. Девицы глянули друг на друга и снова прыснули со смеху. Делая вид, что ничего не замечаю, я окинул глазами зал и незаметно пригладил волосы. Порой они меня подводят. Одна прядь то и дело падает на лоб, приходится отбрасывать ее назад. «Челка Гитлера», дразнили меня одноклассники. Этого я никогда никому не спускал.
Ее нигде не видно. Все равно сердце у меня бешено забилось. Бритоголовый бармен протирает стаканы. Поймав мой взгляд, чуть заметно улыбнулся — как принято у степенных эстонцев, если они вообще решаются на улыбку.
— Гм, привет. Три дня назад я оставил тут книгу, не видели? «Анна Каренина» Толстого. Забыл. Книгу забыл, понимаете?
— Да-а. О’кей. Жди.
Видно, книжки здесь забывают частенько. Дело обычное.
В кафе сидят и другие посетители: пожилая пара в одинаковых оранжевых теплых куртках вдумчиво изучает туристскую карту, будто они пришли сюда пешком из Озерного края [10]; мужчина в просторном, как у Сартра, плаще читает «Монд»; унылая женщина с крашеными рыжими волосами, под глазами тяжелые, как у пьяницы, мешки. Музыку еще не включили. Бармен ушел на кухню, но слышно, как он разговаривает с девушкой, только голос у девушки другой. Я напустил на себя непринужденный, расслабленный вид и сразу почувствовал, что расслабилось у меня почти все, кроме губ — с такими губами в самый раз играть на трубе, здорово получилось бы.
На стене за стойкой висит написанное по-английски предупреждение об угрозе «Проблемы 2000» [11]. Мысль о том, что нас ждет через неполные три месяца, пугает меня. А девчонкам-хохотушкам, скорее всего, не больше тринадцати. Очевидно, она бросила работу в кафе. И навсегда растворилась в огромном шумном мире. То ли кто-то из веселой троицы что-то сказал, то ли мобильник выкинул штуку — девчонки вдруг покатились со смеху. Но смеются они явно не надо мной. Я облокотился на стойку и постарался принять вид зрелого, невозмутимого мужчины. В будущем — когда мне стукнет, скажем, сорок шесть — я наконец всерьез почувствую себя зрелым человеком; рано или поздно это непременно произойдет. Облачусь в длинное темное пальто и стану похож на директора оперы.
