— Мы с ней прошлой весной окна мыли. У нас эркер… Я страшно неуклюжий. И, стыдно сказать, боюсь высоты. А она очень ловкая, худенькая такая. Я мую, а она подходит и говорит: «Сходи лучше за хлебом, а это я сама домою». Говорит: «Не хочу, чтобы ты здесь мыл, ты упадёшь». И в этот момент я подумал, что она любит меня. Честное слово, не смейтесь. Я решил, что любит, боится потерять, и долго ходил с этим. И только сейчас понял, что это совсем не то… — он усмехается, стесняясь своей глупости. Правда, стесняется! Был бы моложе — покраснел бы.
— Почему?
— Она не потерять меня боялась — она не хотела осложнений…
— Как это?
— Это же… я бы упал. Скорая, переломанные руки-ноги… В командировку она уже не едет. Или труп. С трупом много проблем. Не хотелось.
— А теперь?
Он смотрит на Женю благодарно. Во как она хорошо реплики подаёт — не зря уже два года лечится в поликлинике для творческих работников!
— Теперь эти проблемы всё равно у неё скоро будут. А раньше сядешь — раньше выйдешь…
— Я уверена, что…
Да наплевать, в чём ты уверена! Тем более, что ты и не уверена.
— Как только диагноз поставили, меня сразу «положили». Они так говорят: «Мы вас положим» — очень бодрит. И в палате со мной довольно тяжёлый мужик лежал, простой такой хороший мужик, за пятьдесят. К нему дочка приходила, вот она ему и говорит: «Папа, папа, не умирай! Хоть до Нового года не умирай!». Ну, конечно, это же праздника не будет. — Он улыбается.
— Она всё равно его любила, — говорит Женя и в доказательство своих слов часто кивает, тем самым показывая, что врёт. — Люди не злодеи вообще-то, и даже много добрых, просто вести себя не умеют… И потом, вы-то поправитесь. Это только слово такое страшное, а сейчас это лечат, есть болезни гораздо ужаснее, а с этой человек живёт сто лет и умирает от чего-нибудь другого…
Спасибо тебе, химичка! Но только этого он уже вынести не может.
— Да? — спрашивает. — Да? — И желваки у него ходят. — Может быть, может быть… Много добрых. Но я не добрый, и не стал добрым только оттого, что заболел. И не собираюсь никому позволять быть добрыми за мой счёт. И делать вид, что верю утешениям, не собираюсь. И воздерживаться от слова «рак», чтобы никого не травмировать… А слово это ещё послужит, будьте уверены! — Он усмехается. — Пока я не знал, что оно имеет ко мне отношение, мне было легче, хоть и трудно было одолеть пятьдесят метров, а теперь, ничего, хожу, гуляю. Тюрьма. Ну ладно, всё.
Уходит быстро, без оглядки. Засунув руки в карманы. И то сказать — конец сентября. Красиво и солнечно. Пора надевать перчатки.
