Она шла к той же самой остановке, там теперь построили поликлинику. За анализом крови. Был чрезвычайно теплый август, но девочке теперь часто бывало холодно, и она втянула шею, понимая, что кроме этого липкого холода больше ждать нечего, и что жизнь всё-таки сродни лазанью по канату в выстуженном, но, тем не менее, душном спортзале. И посетила её, конечно, мысль «за что мне всё это». Зачем эта внезапная тошнота, ледяные руки и ноги, вкрадчивые шорохи в затылке, и почему в два часа ночи, уже одуревшую от бессонницы, и, казалось бы, готовую уснуть, ее неудержимо тянет на кухню, прямо гнет в дугу зверский голод, и какое это, не правда ли, омерзительное зрелище: немолодая растрёпанная женщина в ночной рубашке лихорадочно режет сыр и жадно запихивает его в рот, а потом и хлеб, и что там ещё есть, уже не остановиться… и при этом почти спит. А чтобы не проснуться, свет зажигает не на кухне, а в соседней ванной, так что он едва проникает сквозь окошечко под потолком. Щитовидку проверяли, ничего не нашли. Да что там, это ещё цветочки… Что это её так корёжит, что происходит? Короче говоря, «за что?». «За то, что грешила словом и желала ближним зла», — не моргнув, ответит Лиза Селиверстова, мать троих детей, певчая в хоре собора архангела Михаила, правая рука отца Александра. «Все через это проходят!» — восстав из паралича, и через десять лет отрапортует Раиса Петровна Ступина, врач-гинеколог районной поликлиники № 120, старая дева. Хоть так, хоть так — получается, что всё справедливо.
Навстречу — молодая пара, не влюбленные, а так, «он с ней ходит», и, мучимая своим вопросом, на который ну никак не получить утешительного ответа, она всё-таки нечаянно на них взглянула. Девушка притворно дергала парня за рукав, мол, перестань, неудобно, и парень не сказал, нет-нет, он удержался… а громко, как бы про себя, прошептал: «Чур меня, чур!», а когда она прошла — опять что-то вроде «Да-а уж!» или чего-то в этом роде, она снова не запомнила. И вновь подстегнутая гормонами, но твёрдо знающая, что некоторых вещей делать нельзя, она, с трудом проглотив первую фразу, тихо и метко подумала им вслед: «…живите долго! Долго-долго!», — и улыбнулась, как, может быть, откуда мы знаем, улыбаются волки, глядя в спину удаляющимся охотникам.
Мужчина в рубашке с закатанными рукавами больше не появится, вполне возможно, что его уже нет на свете. Да она бы опять ничего не поняла, уверяю вас. Именно с ним, Сергей Григорьевич, чтоб вы знали, она могла бы прожить жизнь, которую стоило бы запомнить, и я бы тогда всё описала, клянусь, и профессию назвала бы, и всех по именам перечислила. То, что мы принимаем за предзнаменование, за обещание, — и есть само обещанное, посылаемое нам именно тогда, когда у нас нет сил понять это или когда очень мешают. Но так шутить над человеком дважды — нет, не такое всё-таки вредненькое у нас с вами мирозданье.
