Ну-с, на следующий же день всё и разрешилось. Что-то её затошнило, замутило, и так невыносимо стало полоть клубнику на даче, и что её полоть, если ягоды теперь только на следующий год будут, и всё равно она не сможет есть их, она теперь никогда не захочет есть, потому что тошнит, потому что у неё сейчас лопнет живот, и надо снять скорее и дачную пёструю юбку на резинке, и вообще всё снять. Мама тут же съездила в ближайший посёлок в аптеку, и привезла два большущих рулона ваты. На несколько дней нос стал ещё шире, а глаза ещё уже, и комический эффект усилился. А потом она уже не успевала отслеживать странных изменений, которые начали происходить с её лицом и телом. То вдруг сильно припухнут веки, то в самый прохладный день на носу выступят отвратительные капли пота, то вскочит ячмень, а то ещё начнёт облезать кожа на ладонях, просто лоскутьями слезает, а под ней — розовая, новая, и уже в трещинках. Ещё труднее стало лазать по канату — ладони очень болели. Девочка больше не думала, красивая она или не красивая, смешная или нет, толстая или нет, ненавидит кого-нибудь или нет, она просто чувствовала, что её за что-то мучают, и когда давали отдохнуть денёк-другой, очень оживала и радовалась. Родители, которые давно перестали шутить насчет носа, с жалостью отмечали эти страшные какие-то в своей быстроте изменения — то вырастет за неделю чуть ли не на полголовы, то губы обветрятся без всякого ветра и станут похожи на два противно розовых леденца, то на виске, почему-то на виске, а не на носу, вскочит огромный прыщик, переходящий в фурункул, то на шее воспалится лимфоузел, поспешно нагноится, и — срочно резать! Ну и так далее. Тут еще собачка. Собаки, известно, детей не кусают, девочка к этому привыкла и не боялась, упустив из виду, что больше не является ребенком, а это многие люди и все собаки сразу чуют. И вот девочка приблизила свой нос к собачьему зернистому, как черная икра, носу, посмотрела в стеклянные глазки — и всё. Слава богу, обошлось без швов, но крови было много, это же нос. Вообще-то она и это тоже восприняла как часть обязательного курса пыток, который тогда проходила. Дети обычно убеждены, что они всё заслужили, это взрослые ноют: за что, за что.
Потом пришла весна, то есть, целый учебный год прожили. Писали контрольную по алгебре: шестой урок, парниковый эффект, резкий запах черемухи от огромного букета на учительском столе, восемь заданий, сделано пять, пошла сорок пятая минута. Хоть бы шестое доделать, это всё-таки тройка. Надо эту задачу решить, надо быстро про нее всё понять. Секунды утекают, ёрзать, ёрзать на стуле, как будто так скорее поймёшь, привстать чуть-чуть — снова сесть, мальчик с передней парты быстро оглядывается, шпионским шепотом спрашивает: «Какой у тебя детерминант?», — это мы ответить сможем, это мы уже посчитали, и мальчик нам, в общем, нравится, даже очень, секунды уходят, «сдавайте работы», ёрзать на стуле и плотнее сомкнуть ноги, уже почти понимая, что это сейчас почему-то важнее, чем решать задачу, но быстрее всё равно надо, сейчас всех погонят в коридор, придется вставать… Последнее, что отчетливо слышишь — ледяная реплика учительницы «Закончили и сдали листочки!». Вместо ответа, вместо столь необходимого мальчику детерминанта — долгий и тупой взгляд прямо перед собой: что глаза разрешается закрыть, никто же не объяснил! Невыносимо приятно. Приятно, но невыносимо. Задача не решена. Мальчик, удивленный и раздосадованный таким странным поведением (спрашивают — молчит!), подходит на перемене и говорит с чувством: «Дура ты! Я ещё сомневался». Звучит, как признание в любви. Но всё вместе — тоже из программы пыток — слишком, слишком приятно, мучительно приятно, больше не надо.
