– Эти земли полны богатств, а наши воины – лучшие воины в мире, – тут же кинулся в спор Везина. – Никто более ни в германских землях, ни в скифских не сравнится с царем Децебалом. Даже царь Парфии Пакор слабее его и беднее. Что касается меня, то под моим надзором находятся не только крепости, но и все поставки зерна.
Своим назначением Везина хвастался не зря: было оно по нынешним временам действительно почетным: после утраты плодородных земель в долине Алуты в горных районах наверняка начались перебои с подвозом хлеба. Центурион подумал, что он бы на месте Децебала не только не приблизил к себе этого человека, поручив самое ответственное дело, но и попросту выгнал бы его взашей. Но, видимо, лесть, как в Риме, так и в Дакии, оставалась самым ценным качеством.
– Одно я не пойму, – продолжал Лонгин, проигнорировав монолог Везины, – как может друг и союзник римского народа поступать столь вероломно с легатом императора и его спутниками.
– Ты видел сегодня людей в моей столице, Лонгин? – спросил Децебал, и глаза его полыхнули совершенно бешеной яростью. – Это беженцы: те, кого римляне выгнали с насиженных мест, после того как моей брат Диег простирался униженно ниц перед римским Сенатом, после того как император Траян справил триумф в честь победы надо мной и прибавил к своему имени титул Дакийский. Сколько золота вы награбили в хранилищах Апула? Сколько оленьих и медвежьих шкур, сколько зерна, серебра и золота вы увезли в свой ненасытный Рим? Мои люди ловили для вас живых медведиц с медвежатами, рысей и волков, чтобы грозные звери издыхали в муках на ваших аренах на потеху толпе, которая позабыла, что такое настоящая охота, и уж тем более позабыла – что такое война. Но вам и этого мало – вы лишили мой народ очагов, вы разбили наши святилища близ крепостей, порушили наши каменные столбы, отмеряющие время, дабы мы не ведали, когда сеять и когда убирать хлеб, когда наступает время праздников, а когда реки принесут в долины высокую воду. Так о каком вероломстве ты говоришь?
– Даки лишились домов по договору, который ты, царь, заключил с Римом, – отчеканил Лонгин, нимало не смутившись.
– После того как вы приставили клинок к моему горлу, – прорычал Децебал, – а мне связали руки за спиной.
«Интересно, чувствует ли Лонгин правоту в словах Децебала или нет? – Вопрос этот так и просился на язык, будто бесшабашный германец-симмахиарий[50] в атаку. – Или… он в душе согласен с царем, а перечит только на словах?!»
