Царь, давно опередивший отряд Сабинея, теперь встречал гостей-пленников, стоя на террасе дворца, – огромный, сутулый, будто придавленный к земле непосильной тяжестью. Длинные, седые уже волосы рассыпались по плечам, мешаясь с завитками еще хранящей рыжеватый оттенок бороды. Снова Приск отметил холодный, почти безумный блеск в глазах повелителя даков: как будто Децебала изнутри медленно сжигал неугасимый огонь.
– Рад приветствовать тебя, легат Гней Помпей Лонгин. – Децебал говорил так, будто не видел Лонгина и его спутников у подножия Баниты, и только теперь они встретились впервые. Царь сделал широкий жест в сторону распахнутой дубовой двери. – Приглашаю на трапезу тебя и твоего центуриона.
Один из коматов тут же оттеснил вольноотпущенника.
– А также Асклепия, – уточнил Лонгин.
Царь глянул на дрожащего то ли от страха, то ли от холода грека.
– Не сотрапезник для воинов, – заметил царь. – Лишь избранные допускаются к трапезе царя, с рабами, даже бывшими, царь за один стол не садится, в отличие от вас, римлян. Я велю накормить его, но в другой комнате.
Лонгин помедлил и кивнул, Асклепия тут же увели на кухню.
Во дворце было не только тепло, но и дымно; видимо, нелучшая печь стояла на царской кухне. Столовую же обогревали три бронзовых жаровни с алыми, слабо тлеющими углями, волны мягкого тепла растекались от них и ласкали, будто женские руки. Один из прислужников все время подносил из очага новые угли.
После холода дороги обволакивающее тепло царской трапезной погрузило Приска в состояние почти сладостное – смесь легкой дремы и блаженной сытости.
За столом, кроме царя, восседали еще четверо даков. Подле Децебала было место его младшего брата Диега. Диег – испытанный воин, о котором сказывали, что он командовал армией даков в битве близ Дуростора[49]. За столом Диег почти все время молчал, лишь иногда вставляя пару слов, и к концу обеда Приск так и не понял, что у него на уме. Однако помнил, что человек этот дрался рьяно. Его фалькс пустил столько крови, что ею можно было наполнить целую амфору.
Рядом с дядей расположился младший сын царя Котизон – годами и силой уже воин, но лицом еще мальчишка. По другую руку от Децебала сидел немолодой знатный дак в суконной шапке, круглолицый, толстогубый, с выдающимся вперед лбом и тяжелыми надбровными дугами. Этого человека Приск вроде бы видел прежде, но не мог вспомнить, как того звать. Когда царь, обращаясь к нему, назвал дака Везиной, Приск вспомнил наконец, что видел этого человека на поле боя, когда пилеат швырнул в атаку на римские легионы плохо обученных крестьян и охотников, бездарно построенных по римскому образцу. Приск был уверен, что это отец того парня, что пытался принести центуриона в жертву Замолксису.
