– Господи, да ведь тут бойня.
– Хьюго…
– Они просто убивают зверей, одного за другим.
– Может, только самых диких, – пробормотал я, глядя, как высокий китаец приказывает оттащить гиену за лапы, ее пятнистая шерсть покрылась пылью. – Может, чтобы уберечь нас от нападения.
В следующий миг я понял, насколько ошибся. На арену вывели Джима.
Я не хотел, чтобы мой медведь был таким медлительным и старым. Я не хотел смотреть, как его лапы привязывали к деревянным столбам, когда он вышел из своей тюрьмы. Я не хотел смотреть, как он кивал, принюхиваясь, и по-стариковски радовался выставленной перед ним еде – морковки и супа хватило бы на десяток медведей. Невозможно было глядеть на его рот, когда он обвел публику взглядом и зевнул, продемонстрировав старческие зубы, стершиеся почти до десен. Я не хотел видеть, как он моргал на солнце и облизывался, пока не решил прислониться к стене из искусственного камня и погреться в ярких теплых лучах. Сторож бросил ему кусок веревки. Пытавшийся подремать Джим скользнул по ней взглядом и в итоге счел веревку достойной исследования, а я не хотел смотреть, как любопытный медведь ловил канат. Увлекшись веселой игрой, он уселся поудобнее и ловил веревку, будто сегодня был самый обычный день его жизни. Не могу передать, что за жалость я испытывал к Джиму; в конце концов, он даже не знал, стар он или молод. Он просто ловил веревку. В серебряном котелке лежала еда, однако Джиму не было до нее дела. Снова вышло солнце и позолотило медвежий мех. Спустя минуту вперед выступил немец с ружьем.
Толпа оживилась. Мы с Хьюго орали изо всех сил, чтобы остановить стрелка, однако вся остальная публика наперебой выкрикивала советы: «Подойди поближе!», «Переставь чан с пищей!», «Стреляй в голову, прямо в лоб!», «Отрежь ему лапы!». Джима возгласы нисколько не трогали – он привык к галдящей толпе, а вот немец занервничал. Немец был мясником из Норт-бич и собирался продать втридорога мясо Джима специальным ресторанам. Со своей бородой и обветренным лицом он лучше бы смотрелся дома в задней комнатке с окровавленной шваброй, нежели под взглядами пяти ярусов подвыпивших зрителей. Он стоял на арене, широко расставив ноги, и глазел на нас.
– Эй вы, потише! Я на этом собаку съел! – крикнул он с сильным акцентом. – Хватит советов! Я всажу пулю прямо ему в задницу!
Именно так немец и сделал, едва Джим запустил свой тонкий язык в чан с едой. Мясник дрожащими руками вскинул ружье, нервно глотнул воздуха и выстрелил в медведя. Старый мальчишка Джим издал длинный дикий вопль и закрутился, ворча и кашляя. Пол окрасился кровью. Немец испуганно смотрел на зверя, а толпа весело кричала медведю. Так обычно кричат несчастным женщинам, стоящим на выступах небоскребов, подначивая что-нибудь сделать, сделать что-нибудь ужасное, хоть что-нибудь сделать. Теперь Джим заметил зрителей и тявкнул на нас, словно тюлень, некоторые люди засмеялись. Затем, подобрав зубами веревку, мой друг направился ко входу в свое убежище и скрылся внутри. Арена была исписана красными строками.
