— И ты проснулся?
Мануэл Норонья встал из-за стола, поставил пустую супную тарелку в мойку и пустил воду, ополаскивая ее под струей.
— Да, я проснулся, — сказал он, закрывая кран и возвращаясь за стол. — Проснулся, чтобы прожить, если получится, свои последние мгновения. Проснулся, чтобы увидеть, как уходит жизнь, — его взгляд переместился на мойку, — стремительно утекает, как вода через слив этой раковины. — Он кашлянул. — То, что со мной происходит, повергает меня иногда в дикую ярость. Я начинаю задавать себе вопрос: почему я? почему это случилось со мной? Ведь на белом свете великое множество индивидов, которые только небо коптят! Почему, с какой стати это должно было произойти именно со мной? — И проведя рукой по лицу, продолжил: — Знаешь, мне тут недавно по пути в клинику попался навстречу Франсишку, которого все зовут Шику-Выпивоха. Помнишь такого?
— Как ты сказал?
— Шику-Выпивоха.
— Нет, наверно, я его не знаю…
— Да знаешь, точно знаешь. Старик такой мерзкий, целыми днями не просыхает. Частенько можно видеть, как он, вдрызг пьяный, идет, шатаясь. Ходит в обносках, грязный, как свинья, вонючий.
— А, вот ты о ком! Ну да, этого я знаю. Помню, видел его, когда совсем мальчишкой был. Он разве еще жив?
— Жив? Да он здоровее не знаю кого! Зенки заливает, ничего путного за всю свою жизнь не сотворил, испражняется в подворотнях и колотит жену… Короче, никчемный человек! Так вот, послушай, прошел я мимо него и подумал: а какого же ляда эта болячка не к нему прицепилась? Что это за Бог, который меня тяжелой болезнью наградил, а первостатейному лодырю и пропойце позволяет бесчинствовать и оставаться в добром здравии? — У отца даже глаза округлились. — Когда я думаю об этом, меня такая злость берет!
— Отец, не надо так думать…
— Но это же несправедливо! Я знаю, что так думать нельзя, что аморально желать, чтобы твоя болезнь перешла к другому, но пойми, когда я сам нахожусь вот в таком жалком состоянии и вижу перед собой типа, вроде Шику-Выпивохи, которому здоровье девать некуда, я не могу сдерживаться и не испытывать досаду!
— Понимаю.
— С другой стороны, я сознаю, что не должен давать этому чувству завладеть собой. — Он кашлянул. — Я чувствую, сколь дорого оставшееся мне время, понимаешь? Я должен использовать его, чтобы перестроиться, пересмотреть свои приоритеты, сосредоточиться на том, что действительно важно, забыть о малозначащем и прийти к согласию с самим собой и окружающим миром. — Последние слова сопровождались широким движением руки. — Слишком долгое время я пребывал, замкнувшись в себе, не замечая Грасу, не замечая тебя, не замечая потом твоих жену и дочь, повернувшись спиной ко всему, кроме безумно любимой математики. Сейчас, когда знаю, что скоро умру, я чувствую, что прошел по жизни как под наркозом, как в летаргическом сне, будто на самом деле и не жил. И от этого меня тоже всего переворачивает. Как я мог быть таким глупцом? — Мануэл Норонья понизил голос почти до шепота: — Вот поэтому я и хочу воспользоваться тем, возможно, кротким сроком, который мне отпущен, чтобы делать то, чего не делал в течение многих лет. Хочу постичь то действительно важное, что в ней есть и что позволяет быть в гармонии с миром. — Опустив голову, он уткнулся взглядом в стол. — Но не знаю, даст ли мне то, что точит меня изнутри, осуществить это.
