А там в одном дворе дедов секут. Порты стащили со стариков, плети свистят — кожа в клочья. Молчат деды.
Погнали их за сарай. Снова слышит Евдокия: «Ток! Ток!». А ночь лунная, светлая. Опять закачалась тачанка: Безорукин хутор.
На подъездах телефонный провод оборвали.
Васищев на кровати сидит, пьяный. Дед перед ним на коленях, бородища в крови.
— Двое у меня. Сын инвалид, внучке три года. Чего измываешься?
— Совдепии кланялся? В поле вышел?
— Семья у меня. Жрать надо. Хозяйство подымать…
— Не подымать — рушить, старый ишак! — и сапогом его в зубы. — Гулять едем!
Песни, хохот пьяный. Васищев Евдокию лапает. Та — словно в бреду. Видит — вбежали трое, что под Моздок уходили:
— Красные! От Моздока идут!
Вскочил Васищев. Рябому парню галюгаевскому:
— К ним пойдешь! Планы мне, понял?
А тот на Евдокию кивает.
— Эту? Успеем убрать. Айда поговорим, — выскочили из хаты, а Евдокия в окно. Упала на былки в бурьян, прислушалась: ржанье коней, крики, а за углом шепот Васищева.
— Как прошлый раз… За своего сойдешь… Куда кто едет… Что про нас знают… Все сообщать, понял?.. Мы в буруны… Шерстобитов лес…
Побежала Евдокия. Что есть духу. Не заметили, не кинулись следом. Лиса выскочила — друг друга перепугались до смерти. Долго бежала. И вдруг:
— Стой! Стрелять буду!
Сердце обмерло: часовой на кургане.
— Куда летишь, полоумная?
— Васищев… Банда там…
— Айда к командиру!
На станции Стодеревской телефон разбит, стекло хрустит под ногами.
— Откуда бежишь? — командира окружили бойцы. Глядит Евдокия — рябой галюгаевский! Смотрит зло. Растерялась: из огня да в полымя!
— Што с ею гутарить! Пулю в лоб да пинок в ж..!
— Какую пулю? Чего городишь! — Командир встал.
— Васищевская потаскуха, не видишь? Шпионка проклятая!
— Я его нонче в банде видала. Васищев послал его. Планы, говорит, добывай и в Шерстобитов лес…
— Взять!
Выбили наган из руки, скрутили — пикнуть не успел.
— Не трогать! В чека разберутся. По коням, товарищи!
* * *
Не прошло и пяти суток, как Гетманов снова оказался у знакомой уже «замочной скважины». Часовой подсказал, как найти коменданта губчека, и Яков торопливо повел по коридорам злобно насупленного бандита, которого взяли под Стодеревской.
Чекисту хотелось скорее сдать его, чтобы снова вернуться в отряд. Приказ конвоировать задержанного в Пятигорск он воспринял без особой охоты. Перед схваткой с бандой, которая предстояла вот-вот, отъезд казался ему чуть ли не дезертирством.
Сначала арестованный изображал святую невинность, гнусаво канючил: «Товарищ, да как же так, своим не веришь? Отпусти ты меня, браток, а?» Но когда Гетманов прицыкнул на него, вдруг зашептал с присвистом, брызгая слюной и воровато озираясь: «Слышь-ка, местечко у меня есть, кой-какое барахлишко припрятано, разменная монета есть… Никто не знает, а тебе покажу… Как, а?» Яков не на шутку разозлился: «Ах ты, падаль! Вошь тифозная! Я тебе сейчас покажу местечко — не встанешь. Пристрелю, как собаку, чтобы и духу твоего не осталось на земле!» Бандит сжался весь, только глаза злобно блеснули. До самого Пятигорска не проронил больше ни слова.
