Андрей сгребает сухую, колющую руки траву в сторону и приподнимает железный лист настила, под которым оказывается неглубокая, выложенная камнями яма. В ней, будто младенцы, аккуратно лежат автоматы, патронташные ленты и блескучие охотничьи ножи.
- За доброту? – переспрашивает Андрей, присаживаясь на корточки возле тайника.
Митяй смотрит на него и хрипло смеется.
- За слабость к деньгам. Помнишь, так пелось – я не слабый, просто добрый я?
- Нет, не помню, - Андрей достает из тайника оружие и складывает у выхода. – Почему же ты тут, а не в больнице?
- А ты как думаешь? Почему все мы здесь?
Андрей разводит руками.
- Из-за чуда, - усмехается Митяй.
- Ты думаешь исцелиться? Не глупи, тут радиационный фон, как в Чернобыле. Таких чудес не бывает…
- Ты не веришь, - говорит Митяй, - а мать больного ребенка в соседней палатке – верит. И слепой, у которого родился сын – а он его не может увидеть – тоже верит. Пойди, расскажи им, что чудес не бывает. А они скажут тебе, что то, что они дожили до этого дня уже чудо. Напугал вас старина Краб, ага? Про дальние палатки, поди, невесть какие байки ходят – одни фанатики да убийцы тут?
Андрей смотрит на грузного человека в засаленном шезлонге и понимает, что дальние палатки - это не сборище отъявленных психопатов, торгующих оружием, а всего-навсего кучка потерявших надежду людей, ищущих спасительного чуда.
Не город, отгородившийся от всех, а город, от которого все отгородились.
По крайней мере их вера искренна, - думает Андрей. – В этом их нельзя упрекнуть.
- А ты? – задает вопрос Митяй. – Если не за чудом, тогда зачем ты здесь?
- Мой отец остался в городе.
- И ты надеешься, что он еще жив?
- Я в этом уверен.
- То есть - ты веришь в это?
- Это другое, - отмахивается Андрей, забрасывая лямки автоматов на плечо.
- Возможно, все это – одно и то же, - говорит Митяй. – Слепая любовь к Создателям, которые нас ненавидят.
15
Земля под ладонями Андрея - сырая и теплая. Укрытая палым золотом, липнущим к рукам, она пахнет грибными дождями и прелой листвой. Вокруг, в тумане, будто призраки утопленников, темнеют облетевшие тополя и березы. Их изогнутые фигуры, словно бы идут со стороны Оби, откуда тянет вонью прокисшей рыбы и гнилью застоялых вод. А где-то слева, слышатся людские крики и лай собак. Ветер несет оттуда запахи пережженной гречневой каши и костра. Андрей надевает защитные перчатки, глубоко вдыхает и натягивает на лицо маску-противогаз. И мир звуков и запахов, тут же перестает существовать, превращаясь в кусок запотевшего стекла.
