Когда фильм закончился, мужчины кричали от гнева. Им хотелось любви. Они требовали любви. Но в тот вечер ее больше не было. Учитель Марибо был спокоен. Из солидарности и гуманизма он готов был из кожи вон лезть, чтобы доставить нам удовольствие. Но он не мог пойти против солидарности, которая объединяла жителей Лото. Если нужно было, он мог даже страдать, как и я, только чтобы сделать других счастливыми, даже если его Дух протеста время от времени восставал против подчинения общественному мнению. Мы благодарили его, как в то время было принято.
Он отвечал нам, улыбаясь, чтобы показать свое радушие, потому что нужно было отвечать, улыбаясь, потому что не было другого средства отблагодарить от всего сердца.
Снова воцарилась тишина. Я вернулась домой под концерт насекомых, прячущихся в мокрой от росы траве. Деревня встречала огоньки духов, как обычно, выходящих из пещер, чтобы сиять в воздушных просторах.
В эту ночь мне хотелось познать свое тело, взглянуть на него по-другому, не так, как раньше. У себя в комнате я сняла рубашку и прикоснулась к соскам. Я стала ласкать их, как делал это в фильме Эльмондо с Жозефиной. И мне показалась, будто я летаю. Это было приятно, и я думала, каково это, когда их ласкает мужская рука. Я открыла новый мир. Мне казалось, что я парю в воздухе.
Голос матери вернул меня на землю. Я быстро оделась, вышла из дома и отправилась помогать ей в кабак. Кабак находился в каменном доме, выстроенном неподалеку от нашего. Помещение освещала переносная лампа. Атмосфера там всегда была веселая. Разгоряченные от просяного пива мужчины смеялись. Я хорошо помню тот день, их смех и нескончаемые разговоры.
Там был Будо, необычный человек, деревенский ветеран. Он был одет в сильно потрепанный жизнью, но заштопанный умелой женской рукой костюм цвета хаки, наследство французской армии. Он носил его вместе с такой же старой кепкой. Поговаривали, что он с ней не расставался даже во сне.
Там был Сами, отец Сие, которого я тайно встретила у реки. Время от времени он отрывался от своего калебаса и что-то курлыкал, его покрытый белым пушком кадык при этом ритмично подрагивал. Еще там был Мартен, медбрат, на нем была его традиционная красновато-лиловая сбрызнутая одеколоном рубашка. Он сидел на своем любимом месте и курил «Мальборо», выпуская густой белый дым, который вился над его головой.
Двое мужчин — один с худым вытянутым лицом, а другой пухлый, с маленькими тяжелыми от жира глазами, — раскачиваясь, напевали какой-то популярный мотивчик.
