.
Я сижу одна в бархатном полукресле в голубой комнате в оливковом платье. Записная книжка в кармане кажется неожиданно тяжелой: у меня на колене словно лежит шар для боулинга.
— Ты прелестно выглядишь!
Уорнер как-то сразу появился в комнате, будто въехал на пневматической подушке. С ним никого нет.
Я невольно взглянула на свои тенниски, испугавшись, что нарушила какие-нибудь правила, не надев высоченных стилетов из шкафа. Убеждена, они не для ног. Уорнер остановился передо мной.
— Зеленый изумительно тебе идет, — сказал он с глупой улыбкой. — Подчеркивает цвет глаз.
— А какого цвета у меня глаза? — спросила я, обращаясь к стене.
Он засмеялся:
— Шутишь?
— Тебе сколько лет?
Смех оборвался.
— Тебе интересно?
— Любопытно.
Он присаживается рядом.
— Я не буду отвечать на твои вопросы, если, разговаривая, ты не будешь смотреть на меня.
— Ты хочешь, чтобы я мучила людей против своей воли. Хочешь сделать из меня оружие. Хочешь, чтобы я стала чудовищем. — Я помолчала. — Мне противно смотреть на тебя.
— Ты куда упрямее, чем я думал.
— Я ношу твое платье. Ела твою еду. Пришла сюда. — Я подняла глаза на Уорнера, который по-прежнему смотрел на меня в упор. Я на мгновение растерялась от силы его взгляда.
— Ты делаешь все это не ради меня, — тихо сказал он.
Я чуть не рассмеялась.
— А с какой стати? — Его глаза словно воевали с губами за право говорить. Я отвернулась. — Зачем мы здесь?
— А-а. — Он глубоко вздохнул. — Завтрак. Потом я дам тебе твое расписание.
Он нажал кнопку на подлокотнике кресла, и почти мгновенно в комнату вкатились сервировочные столики. Их ввезли женщины и мужчины, явно не солдаты, с жесткими, морщинистыми лицами, слишком худые, чтобы быть здоровыми.
При виде этих людей у меня разрывается сердце.
— Обычно я ем один, — продолжает Уорнер. Его голос острой сосулькой протыкает плоть моих воспоминаний. — Но нам с тобой имеет смысл поближе познакомиться, раз уж мы будем проводить вместе много времени.
Слуги горничные Не-солдаты вышли, и Уорнер протянул мне тарелку с едой.
— Я не голодна.
— Даже не мечтай.
Я увидела, что он очень серьезен.
— Тебе не позволено заморить себя голодом. Ты слишком мало ешь, а я хочу, чтобы ты была здоровой. Тебе не позволено совершить самоубийство. Тебе не позволено наносить себе вред. Ты для меня слишком ценна.
— Я тебе не игрушка, — прошипела я.
Уорнер уронил тарелку на тележку — я с удивлением увидела, что она не разбилась, — и кашлянул, прочищая горло. Это прозвучало довольно зловеще.
