Они были очень похожи: оба маленькие, почти детского роста, голубоглазые и круглолицые. Эти двое были такой неразлучной парочкой, что никто даже не упоминал об одном из них, не вспомнив другого. Костю мы звали «одуванчиком» и даже не потому, что его золотистая макушка так напоминала этот цветок, просто виной тому была отдельная история; Милушкин постоянно рисовал цветы. Ромашки, незабудки, лютики… Но лучше всего ему удавались одуванчики. Летели наискосок по холсту круглые инфантильные помпоны, сотканные из голубоватых зонтиков, чудом державшихся на тонких капризных стеблях… Маше нравилось, что Костя рисует цветы.
Сама она особым дарованием не отличалась, но зато была необыкновенно мила: нежный ангельский профиль, льняные локоны и огромные прозрачные глаза. Таких глаз я больше никогда не встречал. Светлые–светлые, просвечивающие насквозь, как капли росы или стеклянные бусины. Было как‑то неловко и даже неприятно смотреть в эти глаза — казалось, они смотрят сквозь тебя, на то, что находится за твоей спиной.
Была еще у нее манера бесшумно подходить сзади и наблюдать за работой. Мне всегда было неуютно, когда она внезапно оказывалась за спиной. Благо, подолгу она не стояла — Милушкин тихо и ненавязчиво ревновал.
В нашей шумной студенческой компании эти двое — Милушкин и Оленина — были ненормально молчаливы. Даже друг с другом.
— Мы должны им завидовать… — вздыхала Танюша Миркина. — Телепатия — наука будущего, а Костя с Машей умеют это уже сейчас.
И хотя мы посмеивались над влюбленными, но такой чистой и преданной любви, как у Милушкина, не нужны были слова.
Бедный маленький Милушкин не сводил глаз со своей прозрачноглазой Джульетты. У Маши не было прекрасных душевных качеств — Милушкин придумал их сам. Его божество было молчаливым — следовательно скромным, задумчивым — а значит, умным и добрым, умело рисовать и, несомненно, не успело еще раскрыть свой большой талант. В стеклянных Машиных глазах Милушкин видел и благородство, и чуткость, и поэтическую грусть. А среди его домашних рисунков стало больше портретов любимой, чем привычных цветов.
Цветы были живыми и просились в руки, а от портретов Маши веяло холодом.
Рука и глаз художника с беспощадной правдивостью изображали пустой взгляд равнодушных глаз, кукольную улыбку, наигранную кокетливость позы…
Вот только сердце Милушкина не хотело верить чутью художника. И Костя искренне думал, что его неопытная кисть просто бессильна передать внутреннюю красоту Маши.
