Это были мои худшие дни. Кое-как отвечал уроки, едва не схватил двойку по литературе: учительница просто пожалела меня и ничего не поставила. Но почему-то после такой встряски родилась первая строчка песни для ребят: «Значит, есть, что сказать, если мы собираемся часто». Вечером песня была закончена: все встало на места — и слова, и мелодия. Наверное, снизошло на меня вдохновение, потому что получалась и песня о любви.
Заглянул Туманов.
— Слушай, может, тебе помочь? Я тут кое-что сочинил.
Генка пел про горы, а я думал: «Все ясно, лучше гор могут быть только горы…»
— Прости, Туман, — сказал я, — но моя тоже готова. Мне кажется, она больше подойдет.
— Спой…
— Нет, потом. Всем вместе!
Я скрыл от него, что есть уже песня и для Светы. А может, зря? Что-нибудь общими усилиями придумали бы.
Как мне хотелось изменить место свидания со Светланой! Пусть льет дождь, пусть сыплет град! О том, что будет, когда ребята и Света встретятся в Оазисе, думать не хотелось.
Метелкин скучал. Я привычно приветствовал его:
— Жив, курилка!
Тогда обычно следовало: «Тогда закурим!» Но сейчас курить не хотелось. Я подобрал подходящий камушек, удобный для сиденья, устроился. Тронул струны, и они послушно отозвались аккордами. Я еще не знал, что случится дальше, но гитара, наверное, знала. Когда сквозь кусты протиснулась Света, а за ней ребята, я растерялся.
Посмотрел на Тумана — он потупил взгляд. Эх, Генка! Знал бы ты, что я чувствую себя голодным ослом между равными охапками сена. Я прижался спиной к Метелкину, подождал, когда усядутся ребята, и ударил по струнам: играй, гитара, выбирай сама мелодию, выбирай!
Светлана сидела, обхватив колени и впившись взглядом в мои дрожащие руки. Косой солнечный луч освещал ее бледное лицо, четко очерчивал колючие ресницы. Она слегка щурилась, и это придавало глазам какой-то неземной оттенок.
Сарыч, как настороженный зверек, смотрел то на нее, то на меня. Маленький Воробьев улегся на траву, уже пожелтевшую, — конец сентября ведь. Туманов отстраненно ковырял ледорубом в валуне. Я знал: Генка единственный, кто не осудит меня, какую бы песню я ни спел.
Вблизи защебетали пичужки, а я все не решался начать, медленно перебирал струны. Долго так продолжаться не могло. Но какую бы песню выбрать? Жестко укололи глаза Светы, и я призывал, отчаявшись: не молчи, гитара!
Сначала показалось, что пространство Оазиса заполнила мелодия любви, но едва настало время запеть, как я понял, что где-то напутал, а исправить уже невозможно. С языка сорвались слова: «Значит, есть, что сказать, если мы собираемся часто!» Потом зло, отчаянно продолжил: «Наши струны звенят, как бокалы звенят на пирах!!!»
