Начальник и его зам покинули бухгалтерию крайне оживлёнными и Рыкунов, дружески похлопав мастера по спине, подбодрил:
– Ты молодец, Торбеев, – мыслишь. Если будет еще какая рационализация, подавай – я поддержу.
– Мы поддержим, – уточнил зам.
– Да, послушай, Торбеев, хочу услышать твоё личное мнение, – обратился Рыкунов к Сергею, пока они шли по длинному коридору к цеху. – Нам предложили выдвинуть Калинину в депутаты. Передовик производства, нормы выполняет на двести процентов. Будем выдвигать или как?
– Не будем, и именно потому, что передовик производства.
– Как это понять?
– Она передовик здесь, в цехе, быстро и качественно паяет схемы, но она же не передовик в общественной работе. Я не понимаю, почему у нас такое мнение – если передовик производства – обязательно в депутаты. Я считаю – это двойной вред: производство теряет отличного работника, а общественность приобретает плохого администратора, потому что в общественной работе у них обычно – ни навыков, ни склонностей, ни опыта.
– Что ж, ты, пожалуй, прав, – согласился начальник. – Над этим стоит подумать.
– Пётр Иванович, хорошо бы сделать заявку на кинескопы, – напомнил Сергей. – У нас до конца года не хватит, я подсчитал.
– Молодец, думаешь о будущем цеха, вот ты и оформи заявку.
– Да, и ещё, Пётр Иванович. Я пока паял, мне пришла идея ускорить выпуск блока цветности, достаточно три детали заменить на одну.
– Ну зачем такое сейчас, в конце месяца, – возразил Рыкунов и даже поморщился. – Перестройка нам может дорого обойтись.
– Но почему? В газетах как раз упирают на перестройку, – с жаром подхватил молодой мастер. – Мы только в этом месяце отстанем, зато в последующие у нас пойдёт перевыполнение в полтора раза. Вот вам и ускорение.
– Зачем излишний риск, ради чего? Нет, об этом и не думай, ты молод, тебе просчёты не видны в общем процессе производства, а мне все видно. Я выступаю в свете речей руководителя, мы идём строго по плану и на этом точка.
Николай Афанасьевич сидел на корточках перед черепахой и жаловался:
– Никогда у меня не было такой скучной жизни как сейчас. Бывало, как загуляешь на месяц, и начальство тебе – ни слова. А почему? Потому что Николай Афанасьевич – рабочий человек, а рабочих рук везде не хватает. Начальник мог бы, конечно, меня враз выгнать, но кто грязную работу будет делать? Он, что ли? Нет, ни за что. А Николай Афанасьевич – безоговорочно: требуется канаву вырыть – пожалуйста, требуется шпалы новые поставить – пожалуйста, могилку кому сообразить – тоже не отказывался, другие – ни за что, а я – пожалуйста, потому что надо, и всё тут. Нет, Николай Афанасьевич был на все руки мастер, пока проклятая хвороба не накрыла. Эхе-хе, – тяжело протянул он и погладил черепаху здоровой рукой по гладкому панцырю. – У тебя хорошо – четыре ноги, а у меня теперь – одна рука. Как ты думаешь – идти мне в баню к этому, как его, чёрта? А ну, да всё равно. Зачем исправлять руку? Я сейчас живу, как барин, на всём готовеньком, как ты. Да мне в жизни такого не приходилось. А тут в кои веки зажил по-человечески с одной рукой и на тебе – иди лечись. Нет, не пойду. С рукой покончено и точка. – Он поднялся. – Как бы развеселить себя? Друзей у меня здесь нет. Валерьянка и лосьон кончились. Тяжко… Но, собственно говоря, были бы деньжата, а друзья враз бы сбежались. – Он задумчиво почесал затылок. – Где бы деньжат достать? Хотя бы на пивко. Пиво-то разрешают пить? Вот разве что пошарить по углам.
