— Хагана
[12] потопила по личному приказу Бен-Гуриона. Так что заметка, сделанная его рукой на полях одного из томиков Троцкого: «Эли, если бы ты прочел эти строки, то не искал бы (вместе с Берлом) дружбы с Ж.», сказала мне о многом. «Эли» — это, конечно же, Элияху Голомб, командир Пальмаха
[13], основатель наших вооруженных сил, между прочим, свояк Бен-Гуриона. «Берл», понятно, — Каценельсон, единственный человек, к мнению которого Старик — Бен-Гурион — прислушивался. Слова же вождя левых означали, что его ближайшие соратники искали контактов с «Ж.», безусловно, с Жаботинским — кумиром правых. Что-то об этом было известно, но считалось, что Каценельсон и Голомб действуют с согласия Старика. А на самом деле…
Чуть ли не год я возился с книгами из Кнессета, все больше убеждаясь, что стою на пороге какого-то важного открытия. В конце концов, мне стало ясно, что недолгая, прошедшая на глазах и вызубренная наизусть история нашего государства в действительности полна белых пятен и неразгаданных тайн, соткана не только из фактов, но и из мифов и легенд. И еще я понял, что закончились, навсегда ушли те очень важные и очень загадочные времена. Что-то изменилось во мне; партийные словечки меня больше не раздражали, ненавистные имена не выводили из себя. Я смотрел на перекочевавшие из Кнессета книги и думал: вот где еще хранится дух отцов-основателей, вот где еще живы их человеческие эмоции и неотшлифованные мысли, не вынесенные в историю споры, подлинные симпатии и антипатии. Каким чудом все это попало в мой дом, зачем мне суждено было узнать эти тайны? Быть может, на мою долю выпала роль Хеврат-Кадиша[14]: покойника перевезли в домик на кладбище, чтобы обмыть, завернуть в саван и предать земле.
В предместье Бахчисарая император, доселе без особого интереса наблюдавший унылый степной пейзаж и время от времени любезно кивавший своей спутнице, давая знать, что внимательно ее слушает, неожиданно приказал остановить карету. Показав пальцем на человека, который возился в поле, недалеко от дороги, велел позвать. Человек подошел. Вид у него был чудной: на русского крестьянина похож он не был, но и на татарина тоже. На голове плотно сидела каракулевая шапка, — вроде кавказской папахи, длинный халат надет был поверх белой рубахи, высокие башмаки аккуратно зашнурованы до колен.
Человек низко поклонился, но шапки не снял.
— Спроси, кто такой и чем занимается, — обратился император к переводчику.
