Я глянул на окно и увидел лишь подметки солдатских сапог: солдат нырнул в окно и с глухим стуком шлепнулся на землю. Прыгать следом было опасно — мне не хотелось застрять в окошке и барахтаться там, в то время как солдат, ничем не ограниченный во времени, будет вонзать в меня свой зазубренный нож. Поэтому я ринулся к двери, выскочил на поляну и погнался за ним. В этот момент появился Реджинальд. Солдат с ножом был перед ним, как на ладони, и Реджинальд уже вскинул самострел.
— Не стреляй! — заорал я, когда он уже давил на спуск, и он взвыл от досады, потому что промазал.
— Какого черта ты выдумал, он ведь был в руках, — гаркнул он. — А теперь удрал.
Я вовремя рванул вокруг хижины, разметывая ногами ковер из опавших и высохших сосновых иголок, и как раз успел увидеть, как солдат исчезает в стене леса.
— Он нужен мне живым, — крикнул я, оборачиваясь на бегу к Реджинальду. — В хижине Дигвид. Присмотри за ним, пока меня нет.
Я вломился в заросли, по лицу стали хлестать листья и ветки, я продирался сквозь них, держа наготове мой короткий меч. Впереди, в пелене листвы, я различал темную фигуру, которая продиралась через заросли с такой же сомнительной грацией, что и я. Наверное, даже с еще более сомнительной, потому что я догонял его.
— Ты был там, — крикнул я ему. — Ты был там в ту ночь, когда убили моего отца!
— Не имел удовольствия, малыш, — бросил он через плечо. — А хотелось бы. Хотя я тоже внес лепту. Я был наводчиком.
Да, он говорил на западном диалекте. А у кого был западный диалект? У человека, который шантажировал Дигвида. У человека, который грозил Виолетте и пугал ее «чудовищным» ножом.
— Остановись и сразись со мной! — крикнул я. — Ты так жаждешь крови Кенуэев, так попробуй пролить мою!
Я был проворнее, чем он. Быстрее, а теперь и ближе. Я слышал в его голосе одышку, и конечно, я схвачу его, дело лишь во времени. Он это понимал, и чтобы не тратить понапрасну сил, он решил остановиться и дать бой, и поэтому перескочил еще через одну поваленную ветром корягу и выпрыгнул на небольшую опушку, по которой он стал кружить, взяв свой кривой ножик наизготовку. Кривой, зазубренный, «чудовищный» нож. Лицо его было землистым и ужасно рябым, как будто от перенесенных в детстве болезней. Он тяжело дышал и тыльной стороной ладони поминутно вытирал рот. Шляпу он потерял во время погони, волосы у него были коротко стриженные и чуть седые, а его плащ, темный, как и говорил лавочник, был разорван, а под плащом и в разрывах виднелся красный военный мундир.
