Гурей досадливо морщится, ему приходится довольствоваться ролью молчаливого статиста. Он настолько привык к ней, что давно не испытывает комплекса неполноценности. "К счастью, я не настолько идиот, чтобы верить в бескорыстие, — думает он. — Вот Тертий просто атакует своими рассказами. Спит и видит себя великим, непризнанным гением, а сам всего лишь воловий пузырь!"
— Я великодушен, — говорит он сам себе, — я великодушен без меры…
Полон противоречий. Отравляет жизнь. Обыденность и Птолемеево небо радуют его своей доступностью. Куда как проще пара сфер и нацепленные звезды!
— Мой муж коллекционирует носы, — говорит женщина. — Кстати, ваш, несомненно, его устроил бы… Целая коллекция носов, и все сморкаются…
От страсти у нее лопаются сосудики в глазах.
— … зоопарк! — шепчет Данаки, задирая палец в черное небо. — Где вы их держите, дорогая?
Похоже, она в чем-то исповедуется, в том, чего не договаривает или не понимает, предпочитая перекладывать решение на других. "Как вы скажете, так и будет", — кажется, думает она. Впрочем, ничего конкретного о ее мыслях сказать нельзя. Одно бесспорно, — она действительно о чем-то думает.
Теперь Леонт видит — у нее не лицо, а целое произведение искусства, тщательно выведенное опытной рукой — от шеи и выше в тонких прожилках, без единой морщинки — без пота и запаха. Кажется, ей неведомы поражения.
— Когда я был пожарным… — почти сипит Данаки, — нам не нужны были женщины, зачем огонь там, где и так горячо! — Без сомнений, на этом он выдыхается.
— … одно это может свести с ума, — добавляет она. — Комната, и только носовые платки, сотни носовых платков.
— Прутья клеток выдерживают не более трех недель… — поясняет Данаки.
— Расскажите? — просит Леонт.
От нее исходит сила неудовлетворенной женщины. Жар невостребованных объятий.
— Всю жизнь, с юности, испытываю зависимость от мужских носов… Ужасная фобия… Хоть пальчиком прикоснуться… удержаться не могу… — Она тянет ручку.
Гурей сопит, как сливной бачок. Где-то там, под затылком, заветный рычаг.
Тонкая кожа, оттененная черным — Леонт представляет, в какую часть коллекции занесен — розовый список с рюшечками, окропленный горючими слезами.
— Я знаю, мне не хватает святости… инокиня из меня не выходит… — кается она так, словно Леонт что-то должен ей объяснить. Даже пауза в конце виснет так, что Леонт давит в себе искушение просветить эту женщину — хотя бы в отношении ее увлечений, столь мизерных, что это кажется смешным и недостойным ее большого тела, наполненного той силой, которая роздана каждому в полную меру, но помещенной просто в спелую оболочку непревзойденного мастера.
