Но теперь Леонту кажется, что челка не так шикарна и в ней просвечивают крашеные волосы, хотя общий рыжий тон подобран удачно. В общем, словно ничего не произошло — Тамила осталась Тамилой, той Тамилой, которую он хорошо знал.
Какая милая встреча, — шепчет Мемнон, — не будь так сентиментален, мужчины от этого кажутся смешными.
Сегодня я не подаю, — парирует Леонт, — поэтому проваливай и не мешай.
Даже если былое пьянит тебя, не теряй головы, — советует Мемнон.
Лиха беда начало, — думает Леонт, — человек должен испытывать минуты слабости, чтобы не казаться надутым индюком.
Ты неадекватно оцениваешь обстановку, — заключает Мемнон, — и скоро пожалеешь об этом.
— Я хочу познакомить тебя кое с кем, — говорит Тамила и прижимается так, что Леонт чувствует ее бедро и то место, которое от природы должно быть у женщин пышнее, а у нее осталось, как у семнадцатилетней девочки. Он знает еще и то, что у нее крепкое спортивное тело и кожа на ногах едва шершава от ежедневных занятий теннисом, а углы, там, где им положено выпирать, выпирают по-прежнему остро и не заплыли жиром. Пожалуй, только руки и морщинки в уголках глаз выдают возраст. Но то, что компенсирует годы, сейчас заслуживает большего доверия.
— Я только поднимусь к себе, — говорит Тамила, и улыбка чуть большеватого рта на тонком лице, и мягкий наклон, словно оценка прошлому, и разбегающиеся морщинки убеждают Леонта, что он не ошибается. И он, как абсолютное большинство мужчин, не может удержаться, чтобы не проводить ее взглядом, и ее ноги восхищают его по-прежнему.
Он не находит, что она изменилась сильно, но тем не менее теперь в ней чувствуется та сила, которая копится в женщинах годами разочарований и работы. Женщины-профессионалы чем-то однозначно похожи на мужчин. В них появляется та отточенность, которая делает их похожими на бегуна перед финишем — не способного замечать что-либо, кроме гаревого покрытия под ногами.
"Интересно, какая она теперь в постели", — невольно думает Леонт.
Она уходит, и он рассматривает ее ноги и ступни в белых пляжных туфлях.
Каково женщине всю жизнь произносить одно и то же имя и ворочаться в одной постели? Он променял бы правую руку на истину.
Как это ни странно, в нем опять просыпаются собственнические чувства. Он даже предается на мгновение туманным мечтаниям, — слишком размытым, чтобы быть уверенным в их осуществимости, и слишком обольстительными для сознания, чтобы устоять перед ними.
— Слава богу, наконец-то! — гневно восклицает, подлетая, Анга. Где-то позади волочится Платон. — Как можно злоупотреблять чужим временем! — Кивок в сторону удаляющейся Тамилы более чем красноречив.
