Его речь о Мюнхене, которую он произнес 5 октября 1938 года, была одной из самых сильных его речей и, пожалуй, самой пронзительной. Он решился сказать вещи «непопулярные и нежелательные». Британия «потерпела полное и сокрушительное поражение, но Франция пострадала гораздо больше». Все, что Чемберлен смог сделать для Чехословакии, это «подать германскому диктатору его жертв не на блюде, а по частям – порция за порцией». Чехи, действуй они самостоятельно, могли бы добиться лучших условий: «Теперь же все кончено. Чехословакия сломлена, всеми покинута, в скорбном молчании погружается она во мрак. Этой стране пришлось испить до дна чашу страданий, несмотря на крепкий союз с западными демократическими державами и участие в Содружестве Наций, покорной слугой которого она всегда была». И теперь, когда утеряны ее приграничные укрепления, «ничто не может остановить завоевателя». Он предсказал, что не пройдет и месяца, как «чехи станут неотъемлемой частью нацистского режима». Британия еще почувствует на себе весь ужас того, что за этим последует, – добавил он, – сдача Чехии стала кульминацией «пяти лет, потраченных на усердные поиски самого легкого пути выхода из тупика, пяти лет, в течение которых Британия медленно, но верно теряла свое могущество». Народы оказались «перед лицом величайшей катастрофы, обрушившейся на Великобританию и Францию… Отныне мы должны принять как данность факт, что страны Центральной и Восточной Европы попытаются заключить с нацистской Германией в случае ее победы мир на самых выгодных для себя условиях». Гитлер проглотит эти страны, однако «рано или поздно он обратит свой взор на запад». Эта катастрофа стала лишь «началом отсчета. Это лишь первый тревожный звонок. Мы лишь омочили губы в чаше бедствий, из которой мы будем пить не один год, если не сделаем последнего усилия, чтобы вновь обрести бодрость духа и силы сражаться». Эта речь сплотила его сторонников, однако их было немного. Лишь тринадцать человек были готовы проголосовать против. Вместе с теми, кто вообще не стал голосовать за Мюнхен, их было тридцать. Впервые за почти сорок лет, т.е. за все время своей политической жизни, Черчилль полностью утратил оптимизм. «Я глубоко разочарован, – писал он своему канадскому другу, – и впервые за всю свою жизнь ошеломлен сложившимся положением. До сегодняшнего момента силы мира еще могли заставить диктатора уступить, однако уже в следующем году нам следует ожидать, что баланс изменится».
