Конфликт с самим собой: как забыть виденное и спокойно жить дальше? не давал ему покоя. Выход нашелся неожиданно: готовя большую инсценировку для школьной сцены, они стали встречаться с Татьяной почти ежедневно, и частота этого общения сделала его привычным и уже не столь волнующим. Была зима, и Татьяна Григорьевна обычно ходила в теплом свитере с высоким горлом и длинной юбке из плотной ткани. В этом плотно закрывавшем ее одеянии она совсем не напоминала ту женщину, казавшуюся ему в темноте, из-за белизны незагорелого обнаженного тела, огромной. Иногда лишь, находясь в противоположном от ступенек конце сцены, она ловко соскакивала на пол актового зала, и грудь ее при этом упруго подпрыгивала, мгновенно напоминая о за-претном видении. И тогда лицо его на миг становилось пунцовым.
В этом году у них стал бурно проявляться интерес к противоположному полу. Сплетни: кто за кем "бегает", кто с кем "ходит"... По классу интенсивно курсировали записки, после уроков галантные кавалеры ждали своих дам у школьных ворот, изображая на физиономиях при появлении учителей высшую степень равнодушия и отрешенности.
Эта первая любовная горячка его совершенно не затронула. И вовсе не потому, что он был занят давними переживаниями. Как ни странно, его инфантильность не уменьшилась ни на йоту, и девочки-сверстницы были для него все так же пугающе недоступны. Он даже представить себе не мог, что можно, например, лихо прижать к себе одноклассницу, возмущенно зардевшуюся и награждающую нахала тумаками, но в обморок от такого оскорбления отнюдь не падавшую. Это у него самого при виде таких эскапад наиболее нахальных сверстников голова кружилась чуть ли не так же, как в те ночи...
Ему, книжнику, было непросто в окружении, где основным средством убеждения и критерием правоты являлась физическая сила. Сам он дрался лишь по крайней необходимости, защищаясь, причем глаза его тогда затуманивались бешеным гневом, и он уже ничего и никого не боялся. Это снискало ему отчасти уважительную характеристику "психа" и постоянно провоцировало остальных задирать его. Он же вечно считал себя обязанным доказывать остальным собственные смелость и лихость, из-за чего пускался в предприятия гораздо более рискованные, чем можно было предположить по его "профессорскому" виду.
По количеству "записей" в классном журнале он был впереди многих других. В конце классного журнала были вклеены специальные листы, на которых учителя записывали совсем уж из ряда вон выходящие провинности. Директор, проводя неожиданную, словно набег Мамая, и столь же жестокую инспекцию, первым делом открывал журнал и искал новые "записи". После грандиозного разноса с оргвыводами под последней из них подводилась жирная черта, и директорская подпись свидетельствовала об истощившемся терпении и грозных карах, ожидающих нарушителя в случае рецидива.
