А тут ещё весна, и ветер такой - с запахами. Заплакал бы, да - чёрт подери! - разучился.
Во сне Василий дёргал ногами, не открывая глаз, поднимал голову, будто прислушивался, и опять ронял её, очугуненную усталостью.
Звёзды скучно, как на разводе, смотрели на человечка, обнявшего автомат. Сверху он, наверно, был похож на вывернутый из земли могучий корень.
Ещё через сутки, в это же самое время, Василий, спрятавшись на окраине какой-то деревни в сухой и плотной баньке, облегчённо вздохнул: наконец, кажется, по-настоящему оторвался.
Он перед этим долго лежал в кустарнике на краю сырого и скользкого оврага, вслушивался в близкие звуки деревни, в брёх собак, в далёкое и приглушённое стенами хлевов мычание зорек и бурёнок.
Пахло весенней землёй: навозом, прелыми листьями; пахло покоем деревни и, кажется, даже какой-то правдой, которую Васька думал найти в своей жизни. Знал - её должно попробовать на зуб, эту правду. Если говорят о ней, значит, бывает. Хотелось здесь жить, и, может, поэтому Василий сделал ещё одно открытие: да, свобода, оказывается, может быть куском вот этого металла, а правда... правда-то, оказывается, может быть только в себе. Не там её ищут братаны-фраера! И неправду говорят эти граждане начальники, что в себе надо разобраться и вину осознать. Не то... Надо просто лечь между небом и землёй. Живым. И понять, что ты есть. «Сесть бы поутру вот здесь, на обрыве и смотреть, как лошади пасутся...
На дудке играть, как дурачок... - скрипнул зубами. - На рёбрах поиграют. Угу». Он дрогнул и до белых костяшек сжал свою «свободу».
В баньке долго ворочался. Неизвестна эта деревенская жизнь: кто-нибудь припрётся на ночь глядя, мыться, например... А что? Или какой-нибудь сопляк подружку зажимать притащит. А что? Здесь любовью заниматься можно. Угу. Вкалывают, как лошади, а потом моются по ночам... Мужичьё... Казалось, что глаза сомкнул на минуту. Проснулся от шуршания за дверью. «Убью!» - кинжалом сверкнула мысль. Кто-то топтался и шмыгал носом. Василий глянул на оконце - оно было серым, уже светало.
- Мый эн?.. Мо-орт... Жиган, - старушечий голос был ти-хим-тихим. Увидела. Когда? - Мо-орт...
За дверью был слышен ещё и дробненький стук овечьих копыт. Наверно, штуки четыре топталось около бабки. Она же тихо отмахивалась от них. Василий различил шёпот:
- Мун!.. Иди! Гэгэрвоаныд... Йой али мый?
Василий прислонился спиной к двери, слушал, как молотит сердце, и казалось ему, что его слышит даже старуха за дверью. А она шептала уже ему:
