В основе этой религиозной предвзятости, злобы и жестокости лежит тот факт, что квакеры к середине 50-х годов стали для богатых и имущих фокусом их опасений за судьбу единой религии. Квакеры, вслед за баптистами, были самой многочисленной неортодоксальной религиозной протестантской группой — к 1650 году в нее входило около 50000 человек. Они в основном были сконцентрированы в Северной Англии, но благодаря работе проповедников, таких как Нейлер, идеи квакеров распространялись по всей стране. Из всех религиозных групп, возникших в 50-е годы, квакеры наиболее полно развили протестантское понятие о «внутреннем свете», то есть о том, что люди должны скорее следовать своей собственной совести, чем указаниям церквей и-служителей. Их враги в определенной степени оправданно находили, что некоторые квакеры понимали это не только как разрешение сексуальной вседозволенности, но и как повод для нападок на существующий социальный порядок. Квакеры отказывались платить десятину или снимать шляпы в присутствии тех, кого другие считали выше по социальному статусу, и, резко контрастируя с поведением их миролюбивых преемников после XVII века, не гнушались воинственных действий, насильно прерывая церковные службы, с которыми они были несогласны.
Кромвель никогда не сочувствовал подобным взглядам, и он согласился бы с генерал-майором Скиппоном, который на парламентских дебатах по делу Нейлера сказал, что «если это (позволение Нейлеру действовать, как он сделал) свобода, Бог избавит меня от такой свободы»[270]. Кромвель прояснил для себя, когда писал спикеру парламента сэру Томасу Уидрингтону 25 декабря 1656 года, что «мы (здесь он использовал это слово в единственном числе, придавал ему королевское значение) ненавидим и питаем отвращение к малейшей поддержке людей с такими мнениями и действиями, или кто обвинен в таких преступлениях, которые обычно приписывают (Джеймсу Нейлеру)»[271]. Как видно из этого, определение религиозной свободы Кромвеля не распространялось на тех, кто действовал и говорил так возмутительно, как квакеры. А это означало согласие Кромвеля с теми членами парламента, которые выступали за наказание Нейлера. Но фактически, как и предыдущее дело Бидла, это было еще одним свидетельством тревожащего расхождения его представления о границах религиозной свободы с мнением парламентариев. Кромвель одобрял взгляды Нейлера не больше, чем Бидла, но в реакциях парламента на оба случая его пугало то, что многие члены парламента (в отличие от него) не находили различий между экстремистами социнианами и унитариями, как Бидл, или квакерами, как Нейлер, и теми умеренными группами, как баптисты и индепенденты, которых хотел и стремился терпеть Кромвель. Этот вопрос он насильно поставил перед собранием армейских офицеров, к которому обратился 27 февраля 1657 года. Почему (спрашивал он их), если ничего не сделано, чтобы сдержать религиозную нетерпимость парламента, «случай Джеймса Нейлера не может произойти с вами?»
