Ю.Л. Да?
Д.Д. Это не касается тебя прямо, поэтому вряд ли стоит продолжать… но есть еще предмет для беспокойства. Государство Израиль основали главным образом евреи из России и Польши, евреи из Германии, Румынии и других стран. Им не был знаком дух других еврейских общин — и не только марокканских или иракских; даже грузинские и кавказские евреи казались им довольно странными. И когда эти евреи стали прибывать в Израиль в начале 50-х годов, к ним относились как к темной и отсталой массе. Конечно, в категориях «вестернизации» отчасти так и было: ведь сефарды представляли собой очень устойчивые, структурированные общины с богатейшей традицией. Европейским евреям имена сефардов ничего не говорили, или в лучшем случае в них видели восточный аналог Розенблатов и Гринбергов — ничего не значащих фамилий, придуманных неевреями, чтобы повысить собираемость налогов. Самим же сефардам эти имена — Харари, Зилха, Кадури, Абу-Хацейра — говорят очень много: не только о том, откуда они, но и кто они такие. Они ведь были чем-то значимым на протяжении многих веков; европейцы же видели в сефардах людей, которым нужно стать похожими на них.
Была еще и проблема языка. Они хотели говорить на иврите, но всегда при этом удивлялись, что есть евреи, которые хотя бы немного не говорят на идише, — и кое-кто удивляется по сей день. Но иврит, на котором они говорили, — разве это иврит? Это не был язык Библии или Мишны. Слова как будто взяты оттуда, но вся структура предложения, ритм языка и даже привычные для нас значения слов звучат почти незнакомо. А хуже всего с произношением, когда вместо раскатистого «р» появляется германское гортанное и одинаково выговаривают совершенно разные буквы — «хет» и «каф», «алеф» и «айн», «тет» и «тав». Позже я понял, что это совсем не случайно: на иврит наложилась фонетика идиша. В современном иврите нет звука, который уже не существовал бы на идише. Но даже это не было бы так печально, если бы они дерзко не высмеивали наше произношение! Наверное, я слишком резок…
Ю.Л. Нет-нет, продолжайте.
Д.Д. Так я закончил. На самом деле вне контекста все эти проблемы не так понятны. Это был довольно напряженный период, вызванный не столько внешними политическими угрозами, сколько труднейшей задачей принять новый огромный поток иммигрантов, при том что у большинства из них ни копейки в кармане. Кое-кто из старых израильтян терпеть не мог новых иммигрантов, и это неудивительно, поскольку, как правило, репатрианты не испытали тягот довоенного периода или Войны за независимость. Столкнувшись с массовой эмиграцией и предвидя ее возможные тяжелые последствия, европейские евреи постарались сделать население страны единым целым. Прежде всего они попытались разрушить традиционные общины и национальные группы, рассредоточивая иммигрантов по разным местам и превращая их в «израильтян». Но европейцы не понимали очень серьезной проблемы: тем самым они уничтожали многое из того, что определяло саму суть иммигрантов, делало их самими собой. И надо сказать, в целом они преуспели в этом. Сейчас в Израиле много говорят по радио и телевидению о «сефардской культуре» и важности «восточного наследия», но правда в том, что большая часть этого наследия уже размыта. Иврит все тот же, что и раньше, но дети иммигрантов-сефардов уже говорят на нем так же, как дети европейцев, — то есть с тем же ужасным акцентом. Сефардские общины, как и любые ближневосточные общины, провозглашают добродетелями уважение друг к другу, достоинство и скромность. Но эти качества трудно укреплять в свободном от условностей, суетном, самоуверенном обществе; их отвергло молодое поколение, приученное смотреть на родителей в лучшем случае как на неудачников и безнадежно устаревших людей.
