Официант вкатил в номер столик, быстро и ловко расставил тарелки, разложил салфетки и приборы.
— Желаете ли вы, сэр, чтобы я разложил еду по тарелкам? — спросил он Зика, открывая бутылку вина.
Зик посмотрел на Мелоди, которая все еще сидела на диване.
— Нет, спасибо. Счастливого Рождества. Он положил в руку официанта щедрые чаевые.
— Счастливого Рождества, сэр, мадам. — Уходя, официант чуть не кричал от восторга.
Мелоди подошла к столу. Зик выдвинул для нее стул и, когда она села, положил салфетку ей на колени.
— Могу я подать первое блюдо, мадам? Он поднял крышки двух серебристо-белых глубоких тарелок. Суп пах божественно.
Мелоди возразила:
— Я этого не заказывала.
— Я решил, что мы должны поесть, как следует. — Зик положил булочку на ее тарелку. — Ешь, — сказал он нежно.
Вкус супа был так же прекрасен, как и аромат. Последовавший за ним лосось тоже был хорош. Зик болтал о каких-то пустяках, так что Мелоди в конце концов ответила смехом на его шутки. И испугалась, когда осознала, что впервые за несколько месяцев у нее на душе спокойно.
Зик поставил на стол десерт, но Мелоди была уверена, что не сможет проглотить больше ни крошки. Однако кекс с лимонной цедрой и малиной был столь великолепен, что она съела все до последнего кусочка.
Потом она допила вино. Зик, встав из-за стола, пересадил ее на диван, а сам сел рядом. Мелоди не стала протестовать.
— Полночь, — сказал он через пару минут тихо и нежно. — С Рождеством, дорогая.
Дорогая… Ему не следовало так ее называть. Но она не желала разрушать очарование момента. Мелоди смотрела, как Зик опускает руку в карман и достает маленький пакетик. Он протянул пакетик жене и нежно поцеловал ее.
— Что это? — спросила она с подозрением.
— Открой — увидишь, — предложил он загадочным тоном.
Кольцо было прекрасным. Сверкающие бриллианты и изумруды украшали тонкий ободок из белого золота. Зик надел кольцо ей на палец. Мелоди смотрела на блестящие камни с тоской и с еще каким-то чувством, которому даже не могла придумать название. Потом женщина прижала ладони к глазам: она ненавидела себя за то, что причиняла Зику столько боли.
Зик осторожно развел ее руки. Его угольно-черные глаза встретили ее измученный взгляд. Мелоди с ужасом осознала, что он постарел за эти три месяца. Время въелось в его черты, как это бывает, когда человек переживает страшное горе или утрату. Может быть, где-то в глубине сознания Зик понимает, что для них все кончено? Но упорно борется с этим ощущением, считая, что предает ее?
