— Сразу и обиделся. А мне жаль хороших людей, Киря: они вынуждены делить долю с убийцей.
— Какую долю?
— Такую. Когда я приезжаю сюда, чувство у меня не очень приятное, потому что не знаю, кому я руку подал, кто в избу меня впустил — хороший человек или убийца?
Вы и сами так думаете, кто к вам покурить зашел? Может, он?
Кирьян хмуро и долго глядел в глаза Новосельцеву.
— И у нас в избе тебе кажется? — спросил вдруг.
Федор обнял за плечи своих друзей.
— Хватит вам! Посмотрите, какая красота!
— Вашу семью я знаю, — ответил Новосельцев Кирьяну.
— Вот так, Ваня, и я свой народ знаю. Нет у нас таких. Где-нибудь в другом месте гляди.
— Да посмотрите вы! — тряхнул их Федор.
На той стороне, из-под обрыва в сухих смородниках, солнце выливало в реку свою багряную плавку. На самой середине омута что-то булькнуло, и тихо пошли круги. Радуги света заколыхались на кустах, из которых вспыхивали белым вьюнки и красным зажигалась плакун-трава.
— До чего же хорошо… До чего же хорошо, братцы вы мои, — говорил Федор и думал, что это последний для него вечер здесь, и крепко сжимал плечи друзей, прощаясь с ними.
* * *
Феня вошла в избу, чуть посидела на лавке возле двери. Сняла ботинки с уставших ног. Пол прохладен.
Вянет сумрак, тихо, и лишь оса звенит на стекле.
Феня раскрыла окно, и сразу в избе засквозило, а на стенах родничками забился свет.
Она быстро переоделась и пошла к Угре искупаться после дороги.
Спустилась к берегу напротив своего двора.
Редко ходила сюда, и чистое когда-то место затравело подорожником. Размытые корни обнажились из-под глинистого берега, где над глубиною заворачивала вода.
Вечер скоро, но еще ясно. В высоте уносила ярый кумач зари одинокая тучка.
Сухо трещат стрекозы, зудят шмели в таволгах под ольховыми кустами. Сверкучим роем кружатся на воде паучки вокруг склоненной течением тростинки.
«Неужели я была там?» — вспомнила она палящую жаром дорогу в лагерь, и сам лагерь, и Митю.
«Убью!» — и лицо его будто треснуло.
Тогда страшно ей стало, сейчас она с досадой думала, что не сказала ему прямо в глаза:
— Не боюсь!
«Думала пожалеть, а жалеть-то и нечего», — с минуту еще в раздумье стояла она и стала расстегивать кофточку. Скинула ее. Покатые тонкие плечи, грудь и юной свежести.
Разделась, и дрожь от ветерка радостью разбудила все ее тело.
«Дома», — вспыхнул в ней самой горячий уголек ее радости, что она наконец приехала, — все позади, она свободна.
Это чувство свободы освежало ее, как освежает дождь.
