Бывало, незнакомые, вот как эти двое, ворвутся в круг, как метеоры из неведомой дали, вспыхнут тут и уйдут снова в свою даль.
Они уходили по кругу дальше других, к самому краю откоса, скрывались за танцующими, и только светлелся венец ее косынки. Приближались и проносились мимо.
Обдавал гармониста вихрь ее юбки.
Они про все забыли: она на миг вернулась к девичьей воле, а он так ярко встретил ее, сжимал руки и обнимал по велению гармони. Близко видел, как глаза ее наполнялись радостью.
«Красивая ты какая».
«Да», — удивлялась она, как это он говорил взглядом, понимала: душа разгадывала его взгляд.
Разошлись. Она, притопывая, наклонив голову, глядела под ноги. Он ждал, чтоб сойтись с ней, и вот тянул ее за руку, другой рукой брал Феню у пояса, чувствовал, как покорно поддавалась она, чуть откинувшись, закрывала глаза, и тогда казалась, что летит она над землей навстречу гармонью звенящему ветру.
«До чего ж хорошо!»
А когда открывала глаза, Кирьян улыбался ей, и каждый раз что-то новое было в его улыбке. Оглядывала его лицо, чтоб что-то понять, что в нем такое, что от него так сейчас прекрасна эта ночь для нее.
Катя поглядывала на брата. Танцевала она со здешним учителем — Иваном Новосельцевым.
— Увлекся твой брат!
— Красивая, правда?
— Ты гораздо лучше ее.
— Почему же?
— Она красивая, а у тебя душа как нива с добрым зерном.
— Сразу и про душу узнал.
— Другие знают.
— Кто?
— Человек один.
Катя, пристукивая каблучками, спросила:
— Кто же, если не секрет?
Он подхватил ее, высокий в своей белой, перехваченной ремнем косоворотке, и сказал:
— Секрет.
— А тихонько если сказать? — попросила Катя.
Они вышли с круга. Остановились под ненастно шумевшим тополем.
— Вот этот человек так мне про твою душу и сказал, — смотрел в ее глаза он и улыбался. Хоть и молодой совсем, с тонким лицом, но мужество широко дышало в нем.
— Так кто же? — не терпелось Кате узнать.
— Не догадываешься?
— Нет.
— Федя Невидов. Хорошо про душу сказал.
— Любая была бы рада.
— Это любой не скажешь… Скоро приедет. Потанцуем еще?
Давно кричат петухи; ночь кончается, а на станции никак не угомонятся.
Но уж пора: светает.
Гармонист застегнул на ремешок свою гармонь.
— Спасибо, — сказала ему Феня.
— Почаще приезжайте к нам.
— В следующем теперь году, как новый хлеб родится.
Опустело на кругу.
Кирьян хотел остановить Феню. Крепко взял за плечи ее. Под тканью кофты желанно бьется истома.
— Минутку постой.
— Не надо, — отвела она его руки и пошла к телегам. Никита спал. Чужое какое-то лицо во сне, угрюмое, Феня даже на миг остановилась, словно что-то жуткое потянуло ее. Так бывает, когда спит человек, на лице его проступает тайное и затихает в морщинах, в уголках губ, и даже, бывает, близкая смерть чудится в скорбно закрытых глазах.
