Я в пустыне. Свершилось.
Звуки Сахары: шорох, шепот, ночь.
Шуршит кошка в палатке – ловит скорпионов, ее держат здесь специально. Шепчут юные искательницы приключений – молятся о любви.
Ночь звучит тишиной. Ночь с пустыней подруги по одиночеству.
Проснулись все сразу и резко, потому что пошел дождь. Закралась мысль, что это звезды сыпятся с небес – нет, капли. Похватали свои простынки–подушки и в палатку, где мирно спал мудрый бедуин. Он занес наши оставшиеся вещи, опять перестелил постели, выдал сухие одеяла и мы затихли под шелест дождя. А утром я пробудилась самая первая.
И в одиночестве полезла на барханы. После дождя песок стал тяжелым, лезть приходилось, втыкая ноги в песок, как скалолазы втыкают крюки в дырку скалы, взбираясь на вершину. Было 5 утра. Солнце еще спало. Ноги дрожали от усталости, но ощущение небывалой бодрости и радости переполняло душу. Полусонные девочки начали атаковать бархан: с разбегу, на четвереньках, и даже босиком. За ними плелся мой грустный ливанец — на Лоуренса он не тянул.
И мы встречали рассвет на высоком бархане. Солнце всходило прямо перед нами. Оно рождалось в это утро перед невольными свидетелями, оно смотрело на нас с удивлением и чуть зависло на расстоянии вытянутой руки. Девочки подпрыгивали от восторга. А мы просто стояли и смотрели, даже не могли фотографировать. К чему? Главная память – в сердце.
"Фатима, Хадижа, Аиша!"— разнеслось среди песков одиночества. Бедуин трубил о походе. Верблюды заждались. Мы сбегаем вниз. Нас ждет сюрприз. Очень важно и глубокомысленно сидит на корточках проводник. Перед ним коврик, на коврике: камни, склянки, пули и кинжал. Все добро нажито непосильным трудом, уважьте дедушку – купите. Англичанки присели рядом, разглядывают, охают–ахают, но не покупают, а я пошла налаживать контакт с верблюдом.
Прощай, Сахара.
Так быстро. Так мало. И много… Разве может быть мало звездного неба с россыпью жемчугов и каменьев… И оранжевые пески накрыли эмоциями с головой, закопали полностью, едва оставив щель для восторженного вздоха. Мало солнца, которое веками разукрашивает охрой и позолотой холодный утренний песок.
И через тысячу лет оно так же взойдет над пустыней, подарив ей надежду: ты не одна.
Совсем осмелев, отпускаю держалку и шелкаю фотоаппаратом. Верблюд перестал фыркать, мы с ним подружились. Он пахнет так странно, как будто сладко и резко одновременно. Именно пахнет, а не воняет.
Быстро надеваю крышку на объектив – начинается спуск с бархана. Вжимаю фотоаппарат в грудную клетку, чтобы не разбить, ну… благополучно скатываемся с горы. Еще килограмм ушел вместе со скрежетом зубовным. Пустыня покорена. Нет, мы покорены ею.
