— О, я-а! О, я-а… — зашумели на миг голоса в торжественной комнате. — Дас ист рихтиг.
«…после успешного завершения Балканской войны наши войска в тысяча девятьсот сорок первом устремились в марше на российские просторы. И одерживали победы, которые и в далёком будущем будут считать несравненными подвигами. Вместе с храбрыми союзниками встречали мы всё новые и новые наступления русских, победили их и шли дальше навстречу новым полчищам врага. За четыре месяца мы проделали бесконечно долгий путь наступления, которому нет равных в истории по глубине и широте».
В торжественной комнате раздавались непереводимые возгласы на немецком и эстонском языках, которые, смешиваясь, не поддавались расшифровке, но означали они конечно же радость и одобрение.
«…в то время, когда на Дальнем Востоке героический японский народ, будучи как и немецко-итальянские народы спровоцирован и оскорблён, экономически изнасилован, также разбивает мощными ударами на море и в воздухе бастионы рабства, в Европе создаются предпосылки, дающие этому контингенту истинную независимость. Невыносимо, когда жизни сотен миллионов достойных людей зависят от немногих еврейско-капиталистических убийц, от пары сражающихся против Европы, подавившие мировое общественное мнение народов. Поэтому есть только одно решение: сражаться до полного уничтожения врага. Как остальной мир формирует свою жизнь, нам, немецкому народу, безразлично. Но все попытки иноконтинентальных государств вмешаться в наши, европейские внутренние дела, мы отвергаем. В каком мире думает жить президент Америки, нам, немцам, всё равно. Его же намерение скроить мир Германии… Европы… по своему усмотрению, уничтожить ставший милым нам мир, чтобы построить для нас ненавистный, — ему не удастся. Наоборот, при этой попытке погибнет его собственный мир. Что же касается его намерения наказать Европу большевизмом, то скажу следующее: государство, которое больше всего надеется на большевизм, первым станет его жертвой…»
Когда кончил кричать этот свирепый голос, Король не знал: он уснул и не слышал дружного «Гейл Хитлер!». Не слышал и того, когда ушли гости. И что тут удивительного, ведь проехать в исключительно неудобной позе, кривобоко, от Звенинога до Журавлей, всё-таки тяжело, если ещё учесть, что сзади сидела Марви, которая в данной «материализации» хотя и не весила ничего физически, тем не менее заставляла ехать осторожно, напряжённо, чтобы не было ей больно на ухабах… Заодно, чтоб не расплескалось молоко.
