Зелено, сыро в тихой долине,
долине Лени,
и слабо звенит в голубом отдаленье
звон мандолиний.
В росной траве стоят пианино,
домры и скрипки,
и пролетают мимо и мимо
звоны и скрипы.
Все музыка занозила.
Сеня пьяный.
Заиграло сонатину
фортепиано.
Это ведь сентиментальность,
это ж Диккенс!
Я и слушать не останусь,
это ж дикость!
Ах, кончайся, ах, кончайся,
сонатина,
ты семейной скуки Чарльза
паутина.
Мышь летучая летает
в пелеринке,
где-то мерзнет, холодая,
Пирибингль.
Кринолиновые ангелы
за лампою —
замерзающая Англия
сомнамбула.
Тише, тише, тише, тише, — домовые на педалях, сонатину оборви,
оборви же, расплети же, вот завыли, напевая — Копперфи-и-и
Кринолиновые ангелы за лампою,
замерзающая Англия сомнамбула…
Ты семейной скуки Чарльза паутина.
Ах, кончайся, ах, кончайся, сонатина…
В этот тихий, в этот зыбкий ход музыки
нежной ленью наплывает утомленье.
Сеня спит, и, словно громы урагана,
набегает грохот пальцев барабана…
Зашумели долы свинцовой вьюгой,
выскользнула флейта тонкой гадюкой.
Пулемет татакает, то здесь, а то там он,
фортепьяно топчется гиппопотамом.
А медные трубы бросили игры —
желтые львы и когтистые тигры.
И снова долина, и Сеня в долине,
бредет по долине по колени в глине.
